Везде
"Я поставил царство на свое место": идея законопорядка в Ахеменидской империи
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
"Я поставил царство на свое место": идея законопорядка в Ахеменидской империи
Аннотация
Код статьи
S086919080025213-1-1
DOI
10.31857/S086919080025213-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Исакова Алина Сергеевна 
Должность: студент
Аффилиация: Казанский федеральный университет
Адрес: Казань, ул. Кремлевская, 18
Рунг Эдуард Валерьевич
ORCID: 0000-0002-4200-4486
Должность: Заведующий кафедрой всеобщей и публичной истории
Аффилиация: Казанский федеральный университет
Адрес: Казань, ул. Кремлевская, 18
Выпуск
Выпуск 3
Страницы
45-59
Аннотация

Статья имеет целью рассмотрение проблемы соотнесения понятия «закон» в империи Ахеменидов, выраженного словом dāta-, с идеологическим концептом «порядка», метафорически обозначаемого словом gāϑu-. Прежде всего, в статье обстоятельно рассматривается слово gāϑu-, которое обозначает не только имперский миропорядок, но также и царский трон, таким образом, являясь выражением царственности. В древнеперсидских царских надписях выражение «я поставил на место» часто используется в тех текстах, в которых говорится о восстановлении политической стабильности после череды восстаний и неурядиц. Возвращение «на прежнее место» царства очевидно мыслилось как восстановление власти Ахеменидов над всей Персидской империей, а народа – как возвращение ему имущества. Заявление о том, что Дарий «поставил на прежнее место» царский дом могло означать, что он восстановил порядок в наследовании престола, устранив мага Гаумату, кому этот престол достался, по мнению царя, не по праву. И, наконец, «возвращение на место» мятежной сатрапии означало усмирение этого восстания. И если в эламских версиях ахеменидских надписей слово kat в значении «место», является, скорее всего, калькой древнеперсидского gāϑu-, то в вавилонских версиях аккадское слово ašru имеет свою собственную традицию употребления еще в доахеменидский период в надписях из региона Месопотамии. В этом случае истоки идеологемы возвращения на место восходят к шумерской культуре. Что касается термина dāta-, то он относится не только к судебно-административному положению дел в Ахеменидской империи, а еще отражает религиозные и политико-идеологические представления Ахеменидов, в том числе, и связанные с восприятием ими идеи справедливости. 

Ключевые слова
Персия, Ахемениды, Дарий I, Ксеркс, закон, порядок
Источник финансирования
Исследование выполнено при финансовой поддержке РНФ (проект № 23-28-01562 «Правовая система Персидской империи Ахеменидов»).
Классификатор
Получено
14.05.2023
Дата публикации
02.07.2023
Всего подписок
10
Всего просмотров
125
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf 200 руб. / 1.0 SU

Для скачивания PDF нужно оплатить подписку

Полная версия доступна только подписчикам
Подпишитесь прямо сейчас
Подписка и дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества подписки
200 руб. / 1.0 SU
Подписка и дополнительные сервисы на весь выпуск
Преимущества подписки
1020 руб. / 16.0 SU
Подписка и дополнительные сервисы на все выпуски за 2023 год
Преимущества подписки
4590 руб. / 92.0 SU
1 Данная статья имеет целью рассмотрение проблемы соотнесения понятия «закон» в империи Ахеменидов, выраженного словом dāta-, с идеологическим концептом «порядка», метафорически обозначаемого словом gāϑu-, т. е. «место». Оба слова, gāϑu- и dāta-, во всем корпусе древнеперсидских надписей появляются единожды в тесной связи друг с другом, – в строительной надписи Дария I из Суз. Во фрагменте надписи Дария из Суз (DSe. §5) отмечается:
2 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: vasai̯, taya duškṛtam āha, ava nai̯bam akunavam; dahyāva ayaṷda; aniya aniyam aja; ava adam akunavam vašnā A.uramazdāhā, yaϑā aniya aniyam nai̯ janti cinā, gāϑavā kašciy asti; dātam, taya manā, hacā avanā tṛsanti, yaϑā haya taviyā tayam skaṷϑim nai̯ janti nai̯ vīmardati1.
1. Нормализация надписи приводится по изданию: Schmitt, 2009, p. 125–126. Издание данного текста с клинописью и транслитерацией см.: Steve, 1987, p. 56–59. Приведем транслитерацию сткк. 30–41, так как надпись сильно разрушена: ⸢ϑ⸣-[a-t-i-y : d-a-r-y-v-š : Xš : v-s-i-y : t]-y : du-u-š-[k-r-t-m : a-h-a-v : n-i-b-m : a]-⸢ku⸣-n-[v-m] : d-h-y-a-v [: a-y-u-d] : a-n-i-y [: a-n-i]-⸢y⸣-m : a-j : a-v : ⸢a⸣-ku-u-n-v-m [: v-š-n-a : a-u-r-m-z-d-h-a : y-ϑ-a : ⸢a⸣-[n-i-y : a]-n-i-y-m : n-i-y : j-t-i-y : c-i-[n-a : g-a]-ϑ-v-a : k-š-c-i-y : a-s-t-i-y : d-[a-t-m :] t-y : m-n-a : h-c-a : a-v-n-a : t-r-[s-t-i]-y : y-ϑ-a : h-y : t-u-vi-i-y-a : t-y-m : [s]-k-u-ϑ-i-m : n-i-y : j-t-i-[y : n]-i-y ⸢vi⸣-i-m-r-d-t-i-y
3 Говорит Дарий царь: Много плохого было сделано, это хорошее я сделал; страны были в смятении2; один (человек) с другим сражался; это я сделал по воле Ахурамазды, чтобы какой-либо один (человек) с другим не сражался, но каждый был на месте3; моего закона впредь боялись4, так что сильный со слабым не сражался, и не уничтожал его5.
2. Глагол ayaṷda («были в волнении», «волновались», «бурлили», «восставали»: Меликов 2013, с. 236; cf. Schmitt, 2014, p. 292: yaud-: in Aufruhr sein) восстанавливается с учетом контекста. Вавилонская версия Сузской надписи Дария I (DSe Akk. 24), кажется, сообщает о том, что страны сражались друг с другом, но эта строка текста сильно разрушена, поэтому прочитывается только: «страны, которые друг с другом…» (KUR.KUR.MEš šá a-ha-a-meš).

3. Стк. 37 восстанавливается следующим образом: [g-a]-ϑ-v-a : k-š-c-i-y : a-s-t-i-y (DSe §5I). Перевод Р. Кента с древнеперсидского не вполне корректен: «I in his place each one put» [Kent, 1934, p. 44]. Более точен здесь перевод Р. Шмитта: «(sondern) jeder an seinem Platz ist» [Schmitt, 2009, p. 126]. В вавилонской версии надписи (стк. 27) читаем: «каждому человеку я позволил жить на своем месте»: a-me-lu [i-na áš]-ri-šú ú-ši-bi. Р. Кент переводит: «each one in his place I settled» [Kent, 1934, p. 49]. М.-Ж. Стев в разных изданиях надписи дает различные переводы: «je remis chacun en sa place» [Steve, 1973–1974, p. 23] и «je réinstallai chacun en son pays» [Steve, 1987, p. 62]. Аналогичен последнему перевод Ф. Валла: «I reinstalled each in their own country» [Vallat, 2010, p. 283]. С учетом древнеперсидской версии текста, «на месте» не может означать «в своей стране», так как слово gāϑu- никогда не встречается в значении «страна». Таким образом, «на месте» (т.е. в надлежащем порядке), по воле царя Дария, должен был оказался каждый человек в Ахеменидской империи.

4. В выражении d-[a-t-m :] t-y : m-n-a : h-c-a : a-v-n-a : t-r-[s-t-i]-y от слова dātam в стк. 37 (frg. 9) сохранился только один слоговый знак da- [Steve, 1987, p. 58], однако, в вавилонской версии той же надписи в стк. 28 (frg. 001) прочитывается: «и перед лицом моих законов они испытывали страх» (ù la-pa-ni di-na-ti-ia at-tu-ú-a [pa-li-ḫu]-u’) [Steve, 1973–1974, p. 22; 1987, p. 61]. Ср. варианты переводов: «And before my law, of me, they were restrained» [Kent, 1934, p. 49]; «et, en présence de mes décisions, ils les respectèrent» [Steve, 1987, p. 62]; «Presented with my decisions, they respected» [Vallat, 2010, p. 283].

5. Б. Линкольн полагает, что в этом тексте противопоставляется состояние умиротворения, выраженное существительным в локативе gāϑavā, что значит «на месте», и восстанием, описываемым глаголом yaud-, и означающем «бурлить», «быть в смятении», «восставать» [Lincoln, 2012, p. 143].
4 Надпись из Суз свидетельствует о некоей междоусобице в Ахеменидской империи, прекращенной Дарием I. Точно определить те исторические события, на которые ссылается надпись, не представляется возможным, но, поскольку в ней речь не идет о восстаниях против царя, а о войне одних стран с другими, то этими событиями вряд ли были те, которые произошли после воцарения Дария I в 522 г. до н.э. и обстоятельно описаны в Бехистунской надписи. Поэтому, речь может идти скорее о впервые засвидетельствованной междоусобице сатрапов6. Вследствие же этого умиротворения своей империи Дарий I восстановил прежний порядок (gāϑu-) и власть закона (dāta-).
6. Намек на это обстоятельство содержится во фразе: «сильный со слабым не сражался, и не уничтожал его» (taviyā tayam skaṷϑim nai̯ janti nai̯ vīmardati). В вавилонской версии текста дается: «сильный человек слабого не убивал и не причинял зло» (Lú kab-tu a-na Lú muš-ki-na la i-du-uk-ku ù la i-ha-ab-bi-lu) [Steve, 1987, p. 61]. Эта фраза, казалось бы, предполагает, что царь здесь выступал защитником «слабых», как это мы чаще всего наблюдаем в законодательных актах правителей Месопотамии [Westbrook, 2003, p. 26], однако, контекст здесь совершенно отличен, а, кроме того, согласно второй Накше-Рустамской надписи, Дарий стремился не занимать в конфликте чью-либо сторону, но стоять на позиции арбитра, защищая слабых от сильных и сильных от слабых (DNb §2a).
5

«Порядок» в Ахеменидской империи
6 Царские надписи неоднократно употребляют выражение «я поставил на место», в котором древнеперсидское слово gāϑu- обозначает «место». Это слово происходит от индоиранского корня gā-, «идти» [Mayrhofer, 1992, p. 482].
7 В Авесте и древнеперсидских текстах gātu-/gāϑu- употребляется в значении «место» [Bartholomae, 1904, p. 517–519]. В авестийском gātu означает «место», иногда «определенное место», «место для отдыха, лежания, сидения, ложе»; в древнеперсидском gāϑu- имеет значение «место», однако, используется также для указания на «место для стояния, платформы», «трона»7. В целом ряде ахеменидских царских надписей слово gāϑu- может являться метафорой, обозначающей «имперский миропорядок».
7. ЭСИЯ, 3, c. 269–270; Boyce, 2000, p. 253–254; Ср. Лашкарбеков, 2014, c. 58. Р. Шмитт говорит только о значениях слова gāϑu-: место, трон (тронная подставка) [Schmitt, 2014, p. 181].
8 Выражение «я поставил на место» часто используется в тех текстах, в которых говорится о восстановлении политической стабильности после череды восстаний и неурядиц. Так, в частности, в Бехистунской надписи Дарий говорит о событиях после нахождения у власти мага Гауматы (DB. §14):
9 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: xšaçam, taya hacā amāxam taṷmāyā parābṛtam āha, ava adam patipadam akunavam; adamšim gāϑavā avāstāyam; yaϑā paruvamci, avaϑā adam akunavam āyadanā, tayā Gaṷmāta haya maguš viyaka; adam niyaçārayam kārahyā ābicarīš gai̯ϑāmcā māniyamcā viϑbišcā, tayādiš Gaṷmāta haya maguš adīnā; adam kāram gāϑavā avāstāyam Pārsamcā Mādamcā utā aniyā dahyāva; yaϑā paruvamci, avaϑā adam, taya parābṛtam, patiyābaram; vašnā A.uramazdāha ima adam akunavam; adam hamataxšai̯, yātā viϑam tayām amāxam gāϑavā avāstāyam, yaϑā paruvamci; avaϑā adam hamataxšai̯ vašnā A.uramazdāha, yaϑā Gaṷmāta haya maguš viϑam tayām amāxam nai̯ parābara8.
8. Здесь и далее нормализация текста Бехистунской надписи приводится по изданию: Schmitt, 1991.
10 Говорит Дарий царь: царство, которое у нашей семьи было отобрано, я его восстановил, я его на место поставил; как было прежде я сделал (восстановил) святилища, которые маг Гаумата разрушил, я вернул народу пастбища, и скот, и домашних рабов, и дома, которых его Гаумата маг лишил; я народ на место поставил, и Персию, и Мидию, и другие страны; как было прежде, я, что было отнято, вернул обратно; милостью Ахурамазды это я сделал; я добился того, что наш царский дом на место поставил, как было прежде; так что я добился того, по воле Ахурамазды, чтобы Гаумата маг наш царский дом не отобрал.
11 Помещение «на место, как было прежде», царства очевидно мыслилось как восстановление власти Ахеменидов над всей Персидской империей, а народа – как возвращение ему имущества (пастбищ, скота, рабов и недвижимости), о чем свидетельствует данный отрывок. Заявление о том, что Дарий «поставил на место» царский дом могло означать, что он восстановил порядок в наследовании престола, устранив мага Гаумату, кому этот престол достался, по мнению царя, не по праву. В Накше-Рустамской надписи сообщается о помещении Дарием на место охваченной волнениями своей страны (DNa. §4):
12 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: A.uramazdā, yaϑā avai̯na imām būmīm yaṷdantīm, pasāvadim manā frābara; mām xšāyaϑiyam akunaṷš; adam xšāyaϑiya ami; va š nā A.uramazdāhā adamšim gāϑavā niyašādayam9.
9. Здесь и далее нормализация текста Накше-Рустамских надписей (DNa, DNb) приводится по изданию: Schmitt, 2000.
13 Говорит Дарий царь: Ахурамазда, когда увидел эту землю в смятении, предоставил ее мне; сделал меня царем; я царь; по воле Ахурамазды я ее на место поместил.
14 В Антидэвовской надписи Ксеркса говорится о низведении на место мятежной сатрапии (XPh. §4a):
15 ϑāti Xšayāṛšā xšāyaϑiya: yaϑā taya adam xšāyaϑiya abavam, asti antar aitā dahyāva, tayai̯ upari nipištā, ayaṷda; pasāvamai̯ A.uramazdā upastām abara, vašnā A.uramazdahā avām dahyāvam adam ajanam utašim gāϑavā nīšādayam10.
10. Здесь и далее нормализация текста Антидэвовской надписи (XPh) приводится по изданию: Schmitt, 2000.
16 Говорит Ксеркс царь: когда я царем стал, одна из тех стран, которые выше были записаны, восстала; после этого Ахурамазда мне помог, по воле Ахурамазды эту страну я разгромил и ее на место низвел.
17 Итак, если Накше-Рустамская надпись сообщает о помещении на место охваченного волнениями всего царства, то Антидэвовская рассказывает о том, что Ксеркс поставил на место мятежную сатрапию. Из этих свидетельств становится очевидно, что слово gāϑu- в данных контекстах является идеологемой, обозначающей не просто «место», но как это считает Ф. де Блуа [Blois de, 1995, p. 61–65], «надлежащее место» (proper place), что таким образом может описывать «имперский миропорядок». Впрочем, метафоричность слова gāϑu- в значении «место», даже вне отсылок к «имперскому миропорядку», обнаруживается в надписях Дария I из Суз (DSe. §6) и Накше-Рустама (DNb. §8).
18 В строительной надписи Дария I из Суз, уже приведенной выше, восстанавливается следующее прочтение (DSe §6): «Говорит Дарий царь. По воле Ахурамазды, многое из созданного, что прежде не на месте было создано, это я на месте сделал». Надпись сообщает о восстановлении разрушенной стены в Сузах, что может также подтверждать и вавилонская версия текста (DSe. Akk. 31–35)11. В надписи же из Накше-Рустама царь следующим образом описывает свои качества правителя (DNb. §2g): «моя мысль находится на месте» (ušīyā gāϑavā hištanti).
11. См. транслитерацию и перевод: Steve, 1987, p. 61–62.
19 И вероятно, далеко не случайно, что слово gāϑu- в древнеперсидском могло употребляться также в значении трона, подразумевая «царское место» или пьедестал с креслом, на котором восседает царь, поэтому, в ряде случаев могло использоваться не только в буквальном, но и в переносном смысле – в значении места пребывания царя. Конечно, трон являлся не только непосредственным атрибутом царя, но и символом царской власти и даже царства в целом. В царских текстах gāϑu- означает трон как таковой лишь единожды, в Накше-Рустамской надписи (DNa. §4): «Когда ты подумаешь: сколь многочисленны были страны, которыми Дарий царь владел, то посмотри на рельефные фигуры, которые трон несут...» (patikarā dīdi, tayai̯ gāϑum baranti).
20 Изображение фигур, поддерживающих основание царского трона, – частый мотив, присутствующий на гробницах Ахеменидов в Накше-Рустаме и Персеполе, а также на других рельефах Персеполя (рис. 1–2), и очевидно символизирует царство, опирающееся на подданных империи (мотив, уже встречающийся на изображениях трона ассирийцев). Следует согласиться с наблюдением Б. Линкольна, что трон представлял «умиротворенный мир», очищенный и совершенный [Lincoln, 2012, p. 144]. На ахеменидских рельефах были представлены различные народы с их ярко выраженными этническими особенностями одежды и вооружения, а на гробнице Дария их изображения сопровождались подписями. В «Гаремной надписи» Ксеркса слово gāϑu- может употребляться одновременно в значении и царского места, и трона. В тексте записано: «Когда мой отец Дарий ушел со своего места / трона (gāϑavā ašiyava), то, по воле Ахурамазды, я стал царем на месте / троне моего отца (adam xšāyaϑiya abavam piça gāϑavā)» (XPf. §4)12.
12. Р. Кент переводил gāϑavā как «трон» [Kent, 1950, p. 150]: «When my father Darius went away from the throne, by the will of Ahuramazda, I became king on my father’s throne». Р. Шмитт переводил слово gāϑavā как «место» [Schmitt, 2000, p. 84]: «When my father Darius went to his (allotted) place (in the beyond), by the favour of Auramazdā, I became king in the father’s place».
21 И если в эламских версиях ахеменидских надписей слово kat в значении «место»13, является, скорее всего, калькой древнеперсидского gāϑu-, то в вавилонских версиях аккадское слово ašru имеет свою собственную традицию употребления еще в доахеменидский период в надписях из региона Месопотамии14.
13. Hallock, 1969, p. 712. Ф. Де Блуа, однако, полагает, что слово kat, по крайней мере, в значении «трон», существовало уже в доахеменидском эламском [de Blois, 1995, p. 64].

14. СAD I, 2, A. s. v. ašru: 1. place, site, location, emplacement; 2. region, country, city, building complex, sacred place, cosmic locality; 3. In idiomatic expressions.
22 В.В. Емельянов видит истоки идеологемы возвращения на место в шумерской культуре. Исследователь полагает, что в царских надписях и царских гимнах «возвращать на свое место» (ki-bi-še3 gi4) можно: а) город; б) храм или любое другое строение; в) посвятительную стелу или пограничную стелу. По мнению В.В. Емельянова, «возвращение на свое место» означает прекращение неких деструктивных процессов, нарушающих мировой порядок, и восстановление этого порядка в пространственном и временном аспектах. В аккадской литературе существовала калька с шумерского оборота ki-bi-še3 gi4: ana ašrīšu târu «на свое место вернуть», причем, в большинстве случаев это аккадское выражение означало «восстанавливать (культовый объект)» [Емельянов 2009, c. 60, 62]. Как раз в подобном значении о возвращении статуй богов в храмы и о восстановлении самих храмов говорится в надписях Набонида (RINBE II: 3. 21′–24′; 16. ii 3–9, iii 23–26; 23. ii 2′–12′; 27. i 64–67a, iii 46–57; 28–29. ii 26–29).
23 В «Цилиндре Кира» (30–35) упоминается о восстановлении культовых мест в Вавилоне после их запустения, вызванного предшествующей религиозной политикой Набонида:
24 В Ашшур и Сузы, Агаде, Эшнунну, Замбан, Ме-Турну, Дер вплоть до страны гутиев я вернул на свои места (a-na áš-ri-šu-nu ú-tir-ma) в [эти] священные города на той стороне Тигра, в святилища, которые в течение долгого времени были в руинах, богов, которые [прежде] жили там (пер. М.А. Дандамаева)15.
15. См. транслитерацию: Finkel, 2013, p. 129–133; Schaudig 2019, p. 17–21.
25 В отличие от всех упомянутых текстов, в ахеменидских царских надписях, известных в переводе на аккадский язык, слово ašru применялось также в переносном смысле, в качестве метафоры, что мы наблюдаем в большинстве надписей на древнеперсидском языке в отношении gāϑu-16. В вавилонской версии Бехистунской надписи контексты употребления слова ašru полностью соответствуют контекстам употребления слова gāϑu- древнеперсидской версии: «царство, которое у нашего рода он (т. е. Гаумата маг) забрал, как было прежде я вернул, на свое место я поставил»17; «я народ на его место поставил»18; «наш дом я на его место, как было прежде, поставил»19 (DB. Akk. §13)20.
16. По мнению Э. Дэвиса, «в персидских надписях мы находим, что цари используют аккадский когнат ašru в аналогичных значениях» (we find kings using the Akkadian cognate ašru in analogous ways) [Davis, 2019, p. 143].

17. LUGAL-u-tu šá la-pa-ni NUMUN-i-ni šu-ú iš-šu-ú lìb-bu-ú ⸢pa⸣-na-as-⸢su⸣ a-na-ku ul-te-⸢er-ri⸣ ina áš-ri-šú ana-ku ul-ta-az-zi-iz

18. ana-ku ú-qu ina áš-ri-šú ul-ta-az-zi-iz

19. É at-tu-nu ina áš-ri-šú a-na-ku lìb-bu-ú ⸢pa⸣-na-as-su ul-ta-az-zi-zu

20. Транслитерацию и перевод вавилонской версии Бехистунской надписи см. по изданию: Voigtlander, 1978.
26 Однако слово ašru, в отличие от gāϑu-, не может переводиться как трон. Для этого в аккадском используется слово kussû, которое могло в некоторых случаях означать не только собственно трон, кресло, но и господство, правление21. И хотя семантически оно расходилось со словом ašru, оба эти слова могли являться переводом древнеперсидского слова gāϑu- в зависимости от контекста его применения. В вавилонской версии «Гаремной надписи» (XPf. Akk) Ксеркса слово gāϑu- в первом случае его появления, вообще остается без перевода, а надпись просто ссылается на смерть царя Дария: «После того как мой отец Дарий отправился к судьбе…» (ina šīmit illiki) (r a25)22. Во втором случае употребления слово gāϑu-, при упоминании о восшествии Ксеркса на престол его отца Дария, вавилонская версии надписи использует логограмму GIŠ.GU.ZA, обозначающую трон (по-аккадски kussû): «по милости Ахурамазды, я царем стал взамен своего отца на его троне» (r a26–28)23. Данное свидетельство предполагает, что в случае с упоминанием о восшествии Ксеркса на престол его отца Дария слово gāϑu- может переводится на аккадский и как «трон», что свидетельствует в пользу метафоричности употребления слова в древнеперсидском.
21. CAD. VIII, K. s. v. kussû: 1. chair, sedan chair, 2. throne, 3. rule, dominion, royal property and service.

22. XPf. Akk. r a24–25: AD-ú-a mda-a-ri-ia-a-muš ši-im-it il-li-i-ki. Видимо поэтому Р. Шмитт фразу древнеперсидской надписи gāϑavā ašiyava переводит как “went to his (allotted) place (in the beyond)” [Schmitt, 2000, p. 84], но этот перевод всецело зависит от интерпретации вавилонской версии, однако, думается, едва ли слово šīmtu, «судьба», «назначение», может быть в этом контексте соотнесено со словом gaϑu-, «место».

23. XPf. Akk. r a26–28: a-na-ku a-na LUGAL at-tu-ru ku-mu AD-ia ina GIŠ.GU.ZA-šú ul-tu
27 Таким образом, кажется, что контексты древнеперсидских надписей показывают, что выражение «я поставил на место» означает восстановление прежнего «имперского миропорядка», слово gāϑu- – «место» может выступать в качестве метафоры порядка вообще, и имперского миропорядка, в частности. Что предполагал собой этот «имперский миропорядок»? Думается, что Дарий I говорил о возвращении политической стабильность в своей империи, ассоциированной со следованием его подданными царскому закону (dāta-).
28 «Закон» в Ахеменидской империи
29 Начать следует с определений, которые дают различные авторы термину dāta-. Так, Р. Шмитт определяет dāta- как древнеиранский термин, первоначально представляющий собой dāta-m от корня dā – «устанавливать, размещать», отглагольное прилагательное24, засвидетельствованное как в авестийских текстах (Старшая и Младшая Авеста), так и в царских надписях Ахеменидов [Schmitt, 1994, p. 114–115]. Термин был включен в языки нескольких соседних народов во времена Ахеменидов и последующих периодов, в том числе, в эламский, аккадский и арамейский25. В соответствии же с «Этимологическим словарём иранских языков» В.С. Расторгуевой и Д.И. Эдельман, dāta- можно определить, как нечто «установленное, положенное» [ЭСИЯ, 2, c. 423]. Согласно словарям древнеперсидского языка Р. Кента и Р. Шмитта, dāta- переводится как «закон»26. По данным словаря Р. Меликова, слово dāta- представляет собой причастие ср. р., ед. ч. с основой data-, происходящее от корня da-, которое означает «закон», «постановление», «указ», «приказ» [Меликов, 2013, c. 245]. Таким образом, большинство авторов словарей не принимают во внимание контексты употребления слова dāta-, но часто единодушны в его трактовке в качестве «закона»27. Однако повсеместно принятое обозначение dāta- как «закон» в переводах древнеперсидских текстов, выявленное в процессе изучения корпуса царских надписей, думается, не освещает все его возможные значения. Но стоит обратить внимание, что несмотря на это, в историографии предлагаются различные трактовки этого древнеперсидского термина, которые также расширяют его значение.
24. Cр. нем. Gesetz и англ. law соответственно.

25. Например, элам. da-ad-da-um, da-at-tam, da-tam, da-ad-da-(-ma); вавил. da-a-ta/ti/tu, древне-евр. dt-, библ. арам. dʾt, dāt. Об этом см. Schmitt, 1994, 114.

26. Kent, 1950, p. 189: law; Schmitt, 2014, p. 166: Gesetz.

27. В вавилонской версии ахеменидских царских надписей древнеперсидское слово data-передается на аккадский как dinātu во множественном числе (DB. Akk. §§8, 51; DSe. Akk. 28), что обычное переводится как «законы» [Voigtlander, 1978, p. 54, 61] или «решения» [Steve, 1987, p. 62]. В словарной форме это слово dīnu имеет правовые коннотации: «решение, вердикт, осуждение, наказание, судебная практика, закон, статья закона, судебный процесс, иск, суд». Cf. CAD. III. D. s. v. dīnu: 1. decision, verdict, judgment, punishment, 2. legal practice, law, article of law, 3. case, lawsuit, 4. claim (in the sense of justified claim), 5. court (locality and procedure). Однако, переводчик с древнеперсидского на аккадский мог вложить в слово data-, передавая его как dinātu, такие коннотации, которые соответствовали нормам общества с развитыми правовыми традициями, каким был, в частности, Вавилон.
30 А. Олмстед видит в dāta свод законов, который должен был действовать на территории всей империи [Olmstead, 1948, p. 119–120]; это, в свою очередь, оспаривают М.А. Дандамаев и В.Г. Луконин, которые полагают, что dāta- – это «общий правовой порядок, установленный Ахеменидами», высказывая сомнения по поводу существования общегосударственного кодекса законов [Дандамаев, Луконин, 1980, c. 128]. В поддержку данного мнения высказывается Р. Пирнгрубер [Pirngruber, 2021, p. 1088], полагая, что dāta- не относится к единому своду законов, как это было постулировано А. Олмстедом. Д. МакГиннис говорит о том, что Дарий I не создал единый свод законов для всей империи, а речь идёт об общем правовом порядке, установившемся в сатрапиях [MacGinnis, 2008, p. 96]. Согласно П. Бриану, термин dāta-, упоминаемый в царских надписях (DNa. §3, DSe. §4, XPh. §4d), отражает политико-религиозную идеологию, а не судебную организацию общества, подчеркивает господство царя над странами и народами. Также автор отвергает существование общеимперского свода законов [Briant, 2002, p. 511]. Аналогичную позицию занимает Й. Визехёфер, для которого dāta- – это «общий принцип, поддерживающий земной и космический порядок», под которым также подразумевается обязательства всех подданных царя по повиновению, выплате дани и несению военной службы [Wiesehöfer, 2008, p. 200; 2013, p. 52]. Законным поведением со стороны подданных Й. Визехёфер считает поддержку правителя и его усилий по обеспечению стабильности правления и царства, противозаконным – нерасположение к правителю, нелояльность, следование лжи (drau̯ga) и нанесение ущерба; законное же поведение со стороны правителя предполагает поддержание надлежащего порядка и применение действий против тех, кто нарушает мир [Wiesehoefer, 2008, p. 192; 2013, p. 43]. Всё это составляет идею, передаваемую царями: мирный порядок во всей империи, космический порядок Ахурамазды, которые возможны лишь при соблюдении dāta-.
31 Сам же термин dāta- употребляется в царских надписях всего шесть раз, из них четыре раза в значении царского закона и дважды непосредственно в значении божественного закона Ахурамазды28. В Бехистунской надписи (DB. §7–8) dāta- встречается в следующем контексте:
28. Р. Кент предположил, что слово dāta- встречается еще один раз в сильно разрушенной части второй обширной Накше-Рустамской надписи, которая содержит наставления Дария (DNb. §3b). Исследователь прочитывает в стк. 57–58 mā taiy dātā и восстанавливает контекст, в котором, по его мнению, употребляется dāta- следующим образом: «Пусть не нарушается вами закон» [Kent, 1950, p. 140]. Однако, теперь исследователи уже не прочитывают слово dāta- в стк. 58, а восстанавливают слово как parāyātaya [Schweiger, 1998, p. 76] или patiyātaya [Schmitt, 2000, p. 39]. Р. Шмитт переводит mā patiyātaya: «не будь против» [Schmitt, 2000, p. 41].
32 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: imā dahyāva, tayā manā patiyāi̯ša, vašnā A.uramazdāha manā bandakā āhantā; manā bājim abarantā; tayašām hacāma aϑanhya xšapavā raṷcapativā, ava akunavayantā.
33 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: antar imā dahyāva – martiya, haya āgriya āha, avam ubaṛtam abaram, haya arīka āha, avam ufrastam apaṛsam; vašnā Auramazdāha imā dahyāva tayanā manā dātā apariyāya; yaϑāšām hacāma aϑanhya, avaϑā akunavayantā.
34 Говорит Дарий царь: Вот эти страны, которые перешли ко мне, по воле Ахурамазды, моими подданными они были; мою дань они несли; что я говорил им, днем или ночью, то они делали.
35 Говорит Дарий царь: Среди этих стран человек, – который верным был, его я хорошо вознаграждал, который враждебен был, его я хорошо наказывал; по воле Ахурамазды эти страны моему закону следовали; что я говорил, то они делали29.
29. В вавилонской и эламской версиях Бехистунской надписи о царских законах сообщается уже дважды: в первом случае говорится о соблюдении законов царя в перечисленных странах (DB. Akk. §8; DB. El. §8); а во-втором, что царь по законам действовал (DB. Akk. §51; DB. El. §51), и не причинял несправедливости ни сильному, ни слабому [King, Thompson, 1907, p. 148, 203; Voigtlander, 1978, p. 54, 61; Grilliot, Harrenschmidt, Labat, 1993, p. 41, 58].
36 В Накше-Рустамской надписи (DNa. §3) контекст аналогичен:
37 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: vašnā A.uramazdāhā, – imā dahyāva, tayā adam agṛbāyam, apataram hacā Pārsā; adamšām patiyaxšayai̯; manā bājim abaraha; tayašām hacāma aϑanhya, ava akunava; dātam, taya manā, – avadiš adāraiya.
38 Говорит Дарий царь: по воле Ахурамазды, – вот эти страны, которые я захватил за пределами Персии; я ими управлял; мою дань они несли; что я им говорил, то они и делали; мой закон их держал (в повиновении).
39 Таким образом, в данных двух царских надписях «закон царя» ассоциируется с хорошим исполнением подданными своих обязанностей: несения дани и выполнения непосредственных поручений царя. В Сузской надписи Дария I дважды упоминается слово dātam – один раз дословно воспроизводятся строки первой Накше-Рустамской надписи (DSe. §3 = DNa. §3), а, во второй раз страх подданных перед законом царя называется причиной соблюдения ими порядка (DSe. §4).
40 Анализируя приведенный комплекс царских надписей, можно заметить, что dātа- используется только в единственном числе в отношении закона царя (DB. §8; DNa. §3; DNb. §9b; DSe. §3–4) и закона бога (XPh. §4d). Но что понималось под царским законом? Определенно можно сказать, что это не кодекс законов, который в Ахеменидской империи попросту отсутствовал, и не конкретные царские указы. Под словом dāta- обозначается в тексте надписей тот общий правовой порядок, восстановление и поддержание которого мыслилось как «возвращение на прежнее место» и «пребывание на месте». Прежде всего, этот правовой порядок, как уже говорилось, включал несение дани и, в особенности, выполнение подданными повелений царя.
41 В царской идеологии Ахеменидов, впервые выраженной в Бехистунской надписи, «ложь» (drau̯ga) напрямую связана с восстанием против установленной законной власти (DB. §§10, 54–55). По мнению П. Бриана, Дарий представляет себя как человека, который не лжет и никогда не лгал, и не собирается переступать этот принцип, ссылаясь на Ахурамазду (§§56–58). Ложь (drau̯ga) имплицитно противопоставляется истине (ṛta), и оба термина в равной степени относятся к политико-идеологической сфере [Briant 2002, p. 125–126]. Представляется возможным допустить существование в царской идеологии восприятия лжи как нарушения dāta и правды или справедливости, выраженных ṛta, как его соблюдения. Помощь бога царь объяснял тем, что следовал «справедливости» (DB. §63):
42 ϑāti Dārayava.uš xšāyaϑiya: avahyarādīmai̯ A.uramazdā upastām abara utā aniyāha bagāha, tayai̯ hanti, yaϑā nai̯ arīka āham, nai̯ draṷjana āham, nai̯ zūrakara āham, nai̯ adam nai̯ma̯ taumā, upari ṛštām upariyāyam; nai̯ škaṷϑim, nai̯ tunuvantam, zūra akunavam; martiya, haya hamataxšatā manā viϑiyā, avam ubṛtam abaram, haya viyanāϑaya, avam ufraštam apṛsam.
43 Говорит Дарий царь: того ради Ахурамазда мне оказал помощь и другие боги, которые существуют, что я не был враждебным, не был лжецом, не делал зла, ни я, ни моя семья, по справедливости я поступал; ни слабому, ни сильному не причинял зла, человека, который приносил пользу царскому дому, тому я делал добро, кто причинял вред, того я хорошо наказывал.
44 Очевидно эта «справедливость» мыслилась древними иранцами как «законность», одобренная Ахурамаздой30. Поэтому деятельность царя сознавалась отражением воли бога, который поощрял царя, если тот неукоснительно следовал его закону, что также обещает царь и своим подданным (XPh §6):
30. Особо примечательно, что древнеперсидское выражение в §63 Бехистунской надписи «по справедливости я поступал» (upari ṛštām upariyāyam) в параллельном тексте эламской и вавилонской версий надписи в §51 переводится: «по законам я действовал» (DB. El. §51; DB. Akk. §51: ina di-na-a-tu a-se-eg-gu).
45 avanā dātā parīdi, taya A.uramazdā niyaštāya; A.uramazdām yadai̯šā ṛtācā brazmaniya; martiya, haya avanā dātā pariyai̯ta, taya A.uramazdā nīštāya utā A.uramazdām yadatai̯ ṛtācā brazmaniya; haṷ utā jīva šiyāta bavati utā mṛta ṛtāvā bavati.
46 Следуй тому закону, который Ахурамазда ниспослал; Ахурамазде и Арте молись в бразмане31; человек, который следовал закону, который Ахурамазда ниспослал и Ахурамазде молился и Арте в бразмане, тот и при жизни будет счастлив и после смерти будет в Арте.
31. Р. Кент переводит это место надписи следующим образом: «worship Ahuramazda and Arta reverent(ly)» [Kent, 1950, p. 132]. Р. Шмитт дает следующий перевод: «worship Auramazdā at the proper time and in the proper ceremonial style» [Schmitt, 2000, p. 93]. Аналогичным образом переводит это место надписи П. Лекок: «vénère Ahuramazdā, au moment prescrit et selon le rite» [Lecoq, 1997, p. 258]. Очевидно, что фраза Auramazdām yadataḭ ṛtācā должна переводиться: «Ахурамазде молись и Арте». Упоминание об Арте, наряду с Ахурамаздой, не лишено основания, поскольку подданные призываются к соблюдению «закона Ахурамазды», который, как и «закон царя», должен был соответствовать принципам справедливости, установленным в результате соблюдения Арты. Что касается brazmaniya, то можно согласиться с выводами М.Н. Боголюбова, что это слово является производным от brazman-, «обряд», «молитва», и означал обряд поклонения Ахурамазде. Исследователь переводит фразу avanā dātā parīdi, taya A.uramazdā niyaštāya, Auramazdām yadai̯šā ṛtācā brazmaniya: «следуй тому закону, который установил Ахурамазда, почитай Ахурамазду с Артой, соблюдая обряд» [Боголюбов, 1966, c. 44].
47 Поэтому религия в Персии становится источником права. Сцена инвеституры, изображенная на рельефе в Бехистуне, показывает передачу царской власти, символически представленной в виде кольца, Ахурамаздой царю Дарию I (рис. 3), под которой подразумевалась не только высшая власть над землями, странами и народами, но и религиозная власть, тесно переплетающаяся с политической. Политические и правовые действия не просто оправдывались, санкционировались со стороны бога, но преподносились и воспринимались в качестве его прямого волеизъявления. В этом, и состоит основная «мировоззренческая идея» персов, свидетельствующая о том, что их восприятие закона принимало религиозную окраску; поэтому и наказание, и поощрение в рамках соблюдения dāta- представлялось исходящим от Ахурамазды.
48 Таким образом, термин dāta- относится не только к судебно-административному положению дел в Ахеменидской империи, а еще отражает религиозные и политико-идеологические представления Ахеменидов, в том числе, и связанные с восприятием ими идеи справедливости32. П. Бриан пишет о «монархической концепции справедливости»: «каждый человек оценивается пропорционально тому, какую помощь и содействие он оказывает царским интересам» [Briant, 2002, p. 127], поскольку сам Дарий воздает по заслугам тому, кто «поступает неправильно», наказывает «приверженца лжи» и «того, кто причиняет вред» (DNb. §2с). Обращаясь к Накше-Рустамской надписи (DNb. §2b–e), Й. Визехёфер пишет о том, что Великий царь сам определяет, что является законом и справедливостью и обеспечивает торжество закона с помощью богов, тем самым «процедура сотворения» закона приобретает коллективный характер, в соответствии с которым творцами выступают бог и царь, оказывая друг другу помощь и поддержку [Wiesehöfer 2013, p. 43]. Таким образом, представляется возможным говорить о Завете бога царю и завещании царя – своим будущим наследникам и своим верноподданным.
32. Необходимо задаться вопросом, следовал ли Дарий I месопотамской традиции понимания справедливости (по-аккадски mīšarum, по-шумерски – níg-si-sá), которая нашла отражение в обозначении рядом правителей своих указов как «законов о справедливости» (dīnāt mīšarim) и принятии титула «царь справедливости» (šar mīšarim) [Eph‘al-Jaruzelska, 2020, p. 198–199]. О термине mīšarum в Месопотамии см.: Lemche, 1979, p. 13–15. Некоторые исследователи даже проводят параллели между законодательной деятельностью Дария I и Хаммурапи [Olmstead, 1948, p. 120–128; Démare-Lafont, 2006, p. 15–17]. Вопрос этот нуждается в отдельном исследовании для выявления влияния иранской и месопотамской традиций на понимание справедливости Дарием I, однако, особое значение этот вопрос приобретает в отношении правовой системы ахеменидской Вавилонии. Об этом см.: Kleber, 2010.
49 Итак, в основе царской dāta- лежал принцип справедливости, так, как его понимал сам Дарий. Все идеи, представляющие царя защитником справедливости, выражены в концентрированном виде во второй обширной Накше-Рустамской надписи (DNb), которая иногда в историографии называется «завещанием» Дария I [Mitchell 2015; Jonker 2019, p. 27–31], и ретранслируются в надписи Ксеркса из Персеполя (XPl):
50 Vašna A.uramazdāhā adam avākaram ami, taya raštam daṷšta ami, miϑa nai̯ daṷšta ami; nai̯mā kāma, taya skaṷϑiš tunuvantahyā rādī miϑa kariyai̯š, nai̯mā avā kāma, taya tunuvā skaṷϑai̯š rādī miϑa kariyai̯š.
51 Милостью Ахурамазды я таков, что правому я друг, причиняющему зло – недруг; нет у меня желания, чтобы слабому сильный причинял зло, нет у меня желания, чтобы сильному слабый причинял зло (DNb §2a; XPl §2а).
52 taya rastam, avā mām kāma; martiyam draṷjanam nai̯ daṷšta ami.
53 То, что правильно – то моё желание; я не друг лжецу (DNb §2b; XPl §2b).
54 martiya haya hantaxšatai̯, – anudim hankṛtahyā avaϑā paribarāmi; haya vināϑayati, – anudim vinastahyā avaϑā pṛšami; nai̯ma kāma, taya martiya vināϑayai̯š; nai̯patimā avā kāma: yadi vināϑayai̯š, nai̯ fraϑiyai̯š.
55 Человека, которой сотрудничает, – согласно сделанному вознаграждаю; того, который вредит, – согласно вреду наказываю; нет у меня желания, чтобы человек вредил; также нет желания: если навредил, не наказывать (DNb §2с; XPl §2с).
56 martiya taya pari martiyam ϑāti, ava mām nai̯ vṛnavatai̯, yātā ubānām handugām āxšnavai̯.
57 Человек, который против другого человека говорит, тот меня не убедит до тех пор, пока я не выслушаю свидетельства обеих (сторон) (DNb §2d; XPl §2d).
58 martiya taya kunaṷti yadivā ābaranti anu taṷmanīšai̯, avanā xšnūta bavāmi utā mām vasai̯ kāma; utā uϑanduš ami utā vasai̯ dadāmi agriyānām martiyānām.
59 Человек, который делает или приносит согласно своим возможностям, им я буду удовлетворен и таково во многом мое желание; и я доволен и воздаю многое преданным людям (DNb §2e; XPl §2e).
60 Думается, что эти идеи, очевидно составлявшие основу царской dāta-, первоначально принимали вид Завета как некоего наставления, или завещания, оставленного Ахурамаздой царю Дарию, одухотворённая фигура которого ретранслировала на подданных божественную волю. Повторение Ксерксом в своей надписи из Персеполя слов своего отца (DNb §2a–e = XPl §2a–e) говорит о том, что данный Завет был вневременным и программным, как и его понимание персами [Wiesehöfer 2013, p. 49]. Итак, в случае с интерпретацией термина dāta- мы встречаемся с чем-то более обширным и глубоким, чем то, что входит в поле привычного понимания «закона» в его сугубо правовом смысле.
61 В ходе данного исследования был рассмотрен идеологический концепт законопорядка в Ахеменидской империи, сделан вывод о том, что важной характеристикой «порядка», обозначенного через метафору gāϑu-, было установление и поддержание законности, выраженной словом dāta-, которая мыслилась как соблюдение принципов справедливости, завещанных Дарию непосредственно Ахурамаздой и воспринятых его наследником Ксерксом.

Библиография

1. Боголюбов М.Н. Арамейская строительная надпись из Асуана. Палестинский сборник. 1966. Вып. 15(78), 41–46.

2. Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1980.

3. Емельянов В.В. Идея вечного возвращения в шумерской культуре. Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 13. 2009. Вып.2. С. 58–68.

4. Лашкарбеков Б.Б. Рефлексы древнеиранского *gatu- / *gaθu- ‘место, время’ в памирских языках и некоторых таджикских говорах. Письменные памятники Востока. Вып. 1(20). М.: ФГУП Издательство «Наука», 2014. С. 58–63.

5. Меликов Р. Древнеперсидские надписи. Транслитерация, перевод, глоссарий. Баку: Издательский дом «Şǝrq-Qǝrb», 2013.

6. Bartholomae C. Altiranisches Wörterbuch. Strassburg: Verlag von Karl J. Trübner, 1904.

7. Blois de F. “Place” and “Throne” in Persian. Iran. 1995. Vol. 33. Pp. 61–65.

8. Boyce M. Gāh. Encyclopaedia Iranica. 2000. Vol. X. Fasc. 3. Pp. 253–254.

9. Briant P. From Cyrus to Alexander. A History of the Persian Empire. Winona Lake, Indiana: Eisenbrauns, 2002.

10. Davis A.R. Reconstructing the Temple. The Royal Rhetoric of Temple Renovation in the Ancient Near East and Israel. Oxford: Oxford University Press, 2019.

11. Démare-Lafont S. dātu ša šarri. La «loi du roi» dans la Babylonie achéménide et séleucide. Droit et Cultures. 2006. Vol. 52.2. Pp. 13–26.

12. Eph‘al-Jaruzelska I. «Lightening the Yoke»: The Exercise of Power and Royal Legitimacy in the Ancient Near East. Orientalia. 2020. Vol. 89.2. Pp. 196–238.

13. Finkel I. Transliteration of the Cyrus Cylinder Text. The Cyrus Cylinder. The King of Persia’s Proclamation from Ancient Babylon. Ed. I. Finkel. London; New York: I.B. Tauris, 2013. Pp. 129–133.

14. Grilliot F, Harrennschmidt K, Labat F. La Version Elamite de la Trilingue de Behistun: un Nouvelle Lecture. Journal Asiatique. 1993. Vol. 281. No.1–2. Pp. 19–59.

15. Hallock R.T. Persepolis fortification tablets. Chicago: University Press, 1969.

16. Jonker L.C. Achaemenid Understanding of Law and Justice in Darius I’s Tomb Inscriptions: Are There Any Connections with Hebrew Bible Pentateuchal Conceptions? Scandinavian Journal of the Old Testament. 2019. Vol. 33.1. Pp.24–41, DOI: 10.1080/09018328.2019.1599625

17. Kent R.G. More Old Persian Inscriptions. Journal of the American Oriental Society. 1934. Vol. 54.1. Pp. 34–52.

18. Kent R.G. Old Persian: Grammar, Texts, Lexicon. New Haven: American Oriental Society, 1950.

19. King L.W., Thompson R.C. The Sculptures and Inscription of Darius the Great on the Rock of Behistûn in Persia. London: Oxford University Press, 1907.

20. Kleber K. dātu ša šarri: Gesetzgebung in Babylonien unter den Achämeniden. Zeitschrift für Altorientalische und Biblische Rechtsgeschichte – Journal for Ancient Near Eastern and Biblical Law. 2010. Vol. 16. Pp. 49–75.

21. Lemche N.P. Andurārum and Mīšarum: Comments on the Problem of Social Edicts and Their Application in the Ancient Near East. Journal of Near Eastern Studies. 1979. Vol. 38. 1. Pp. 11–22.

22. Lecoq P. Les inscriptions de la Perse achéménide. Paris: Gallimard, 1997.

23. Lincoln B. Happiness for Mankind: Achaemenian Religion and the Imperial Project. Leuven: Peeters Publishers, 2012.

24. Lincoln B. Religion, Culture, and Politics in Pre-Islamic Iran. Collected Essays. Leiden; Boston: Brill, 2021.

25. MacGinnis J. A Judgement of Darius the King. Journal of Cuneiform Studies. 2008. Vol. 60. Pp. 87–99.

26. Mayrhofer M. Etymologisches Wörterbuch des Altindoarischen. Bd. I. Heidelberg: Carl Winter – Universitätsverlag, 1992.

27. Mitchell C. The Testament of Darius (DNa/DNb) and Constructions of Kings and Kingship in 1–2 Chronicles. Political Memory in and after the Persian Empire. Ed. J.M. Silverman, C. Waerzeggers. SBL Ancient Near East Monographs 13. Atlanta: SBL Press, 2015. Pp. 363–380.

28. Olmstead A.T. History of the Persian Empire. Chicago: The University Chicago Press, 1948.

29. Pirngruber R. Jurisdiction. A Companion to the Achaemenid Persian Empire. Vol. I–II. Ed. B. Jacobs, R. Rollinger. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, Inc, 2021. Pp. 1087–1096.

30. Schaudig H. The Text of the Cyrus Cylinder. Cyrus the Great. Life and Lore. Ed. R. Shayegan. Cambridge, MA; London: Harvard University Press, 2019. Pp. 16–21.

31. Schmitt R. The Bisitun Inscriptions of Darius the Great. Old Persian Text. London: School of Oriental and African Studies, 1991.

32. Schmitt R. Dāta. Encyclopaedia Iranica. 1994. Vol. VII. Fasc. 1. Pp. 114–115.

33. Schmitt R. The Old Persian Inscriptions of Naqshi-Rustam and Persepolis. London: School of Oriental and African Studies, 2000.

34. Schmitt R. Die altpersischen Inschriften der Achaimeniden. Editio minor mit deutscher Ubersetzung. Wiesbaden: Dr. Ludwig Reichert Verlag, 2009.

35. Schmitt R. Wörterbuch der altpersischen Königsinschriften. Wiesbaden: Dr. Ludwig Reichert Verlag, 2014.

36. Schweiger G. Kritische Neuedition der Achaemenidischen Keilinschriften. Bd. 1–2. Teimering: Schweiger VWT-Verlag, 1998.

37. Steve M.-J. Inscriptions des Achéménides a Suse (Fouilles de 1952 à 1965). Studia Iranica. 1973–1974. Vol. 3. Pp. 7–25.

38. Steve M.-J. Ville Royale de Suse. Vol. 7. Nouveaux mélanges épigraphiques: inscriptions royales de Suse et de la Susiane. Nice: Editions Serré, 1987.

39. Vallat F. The Main Achaemenid Inscriptions of Susa. The Palace of Darius at Susa. The Great Royal Residence of Achaemenid Persia. Ed. J. Perrot. London; New York: I.B. Tauris, 2010. Pp. 281–295.

40. Voigtlander E. The Bisitun Inscription of Darius the Great. Babylonian Version. London: Lund Humphries, 1978.

41. Westbrook R. The Character of Ancient Near Eastern Law // A history of Ancient Near Eastern Law / Ed. R. Westbrook. Boston; Leiden: Brill, 2003. Vol. 1. Pp. 1–90.

42. Wiesehöfer J. Gerechtigkeit und Recht im achaimenidischen Iran. Recht und Religion. Menschliche und göttliche Gerechtigkeitsvorstellungen in den antiken Welten. Ed. H. Barta, R. Rollinger, M. Lang. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2008. Pp. 191–203.

43. Wiesehöfer J. Law and Religion in Achaemenid Iran. Law and Religion in the Eastern Mediterranean: From Antiquity to Early Islam. Ed. A.C. Hagedorn, R.G. Kratz. Oxford: Oxford University Press, 2013. Pp. 40–57.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести