Везде
Траектории развития приграничных регионов в контексте социокультурной специфики и цивилизованной идентичности России
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Траектории развития приграничных регионов в контексте социокультурной специфики и цивилизованной идентичности России
Аннотация
Код статьи
S221979310022877-7-1
DOI
10.37490/S221979310022877-7
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Стрелецкий Владимир Николаевич 
Должность: Зав. Отделом социально-экономическойгеографии, главный научный сотрудник Института географии РАН (Москва); профессор Российского университета дружбы народов (Москва)
Аффилиация:
ФГБУН Институт географии РАН
Российский университет дружбы народов
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Том 18. №4/2022
Страницы
3-23
Аннотация

Цель статьи — выявление ключевых особенностей и анализ трендов развития приграничных регионов России сквозь призму социокультурной специфики и цивилизационной идентичности страны. Проведено сравнение основных концептов российской цивилизации; показано, что симбиотический характер российского социокультурного пространства предопределяет необходимость и закономерность многовекторности внешнего позиционирования России в мировом геоцивилизационном процессе, а типологическое многообразие российских приграничий создаёт благоприятные предпосылки для успешного взаимодействия нашей страны с разными культурными мирами. Конкретными территориальными полигонами исследования выступают три выбранных историко-культурных макрорегиона приграничья России: её Западное порубежье, Горный Северный Кавказ и Южносибирский тюрко-монгольский пояс страны. Западное порубежье России — важное звено внутриевропейского лимитрофа, связующее страну с зарубежной Европой. Хотя усиление геополитической и геоэкономической турбулентности в 2010-е — 2020-е гг. повлекло за собой резкое усиление барьерности западных российских границ, Западное порубежье России, в силу своего географического положения и накопленной исторической инерции, сохраняет огромный потенциал для восстановления тесного трансграничного взаимодействия со странами зарубежной Европы. Северокавказские регионы ислама и южносибирские регионы буддизма, будучи неотъемлемыми частями России как государства, в культурно-географическом отношении в то же время выступают частями обширных контактных зон, соединяющих страну с сопредельными, относящимися к иным цивилизационным пространствам. Ключевая проблема Северокавказского и Южносибирского порубежий России — необходимость ускоренной и эффективной социокультурной и социально-экономической модернизации этих приграничных регионов. Особенно это актуально для республик Южной Сибири, сохраняющих многие элементы архаичных укладов.

 

Ключевые слова
Россия; порубежье / пограничье / приграничье, идентичность, межцивилизационные взаимодействия, лимитрофы, барьерность и контактность границ
Источник финансирования
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-05-00369 «Трансформация этнокультурного пространства постсоветских государств: факторы, тренды, перспективы».
Классификатор
Получено
28.09.2022
Дата публикации
22.11.2022
Всего подписок
9
Всего просмотров
295
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
1 Введение. Огромная протяжённость государственных границ России, соседствующей с полутора десятками стран Евразии, — уникальная особенность географического положения нашей страны. В этой связи исследования трендов развития российского порубежья, разных групп приграничных регионов страны, их специфических историко-, культурно-, экономико-географических особенностей, характерных социокультурных, этнополитических, институциональных проблем имеют чрезвычайную актуальность. После распада СССР таковая возросла ещё более: территории, входившие, зачастую на протяжении даже нескольких столетий, в состав единого государства (Российской империи, Советского Союза), в одночасье стали независимыми. Появилось множество новых протяжённых государственных границ; разные регионы, бывшие в историческом прошлом внутренними частями единой страны, стали приграничными. При этом проблемы развития российского порубежья (как «старого», так и «нового») — не только общие для всей приграничной полосы; во многих случаях они имеют яркую географическую специфику.
2 За три постсоветских десятилетия российскими экономико-, социо-, политико-географами, а также представителями смежных с географией социальных и гуманитарных наук было опубликовано большое число работ, посвящённых самым разным аспектам развития российского пограничья. Особо отметим капитальный труд учёных Института географии РАН «Российское пограничье: вызовы соседства» под редакцией проф. В. А. Колосова [46], подготовленный при поддержке Российского научного фонда. Широкий спектр проблем развития российского пограничья рассмотрен в специальном выпуске журнала «Региональные исследования» [12]. Ряд научных монографий в конце XX — начале XXI вв. был посвящён отдельным регионам российского порубежья, в частности, российско-украинскому [42; 47; 57], российско-белорусскому [45], Псковской области [40], российско-казахстанскому пограничью [10; 11], приграничным территориям Азиатской России в целом [43]. Обстоятельно обсуждались социально-экономические проблемы развития приграничных территорий России [5; 6; 30; 61]; вопросы трансграничного сотрудничества [21; 26; 27; 29]; типы самих российских границ, соотношение их функций, их «барьерность» и «проницаемость» [28; 33; 62 и др.]; специфика территориального самосознания и культурных идентичностей в приграничных регионах, их проявление в повседневной жизни людей и символическом ландшафте [1; 7; 9; 14; 36; 38].
3 В целом, за постсоветский период созданы весомые заделы в географических исследованиях Российского пограничья, причём по очень широкому спектру современных научных проблем. Меньше внимания уделялось историко-географической составляющей данной проблематики. Основной акцент делался на анализе современной ситуации, резких сдвигов, произошедших в конце XX — начале XXI вв., трансграничных взаимодействий постсоветской России со странами-соседями. Осмысление современных процессов требует в значительной степени также цивилизационного нарратива, без которого трудно вписать тренды развития нынешних приграничных территорий России в широкий социо-, этно- и геокультурный, а также геоэкономический, геополитический контексты. Заслуживают внимания и поддержки оригинальные работы отечественных политико-географов, сфокусированные на анализ современных российских политических дискурсов по проблемам границ и приграничья сквозь призму поисков национальной идентичности России (на материалах периодической печати в постсоветский период) [31; 32]. Но представляется, что политические дискурсы здесь важно дополнить цивилизационно-культурным, а временной горизонт существенно расширить.
4 Цель данной статьи — выявление ключевых особенностей и анализ историко-географических трендов развития приграничных регионов России сквозь призму социокультурной специфики и цивилизационной идентичности нашей страны. В фокусе её внимания — три выбранных для более детального рассмотрения историко-культурных макрорегиона России — Западное порубежье (регион на субцивилизационном стыке с зарубежной Европой); Горный Северный Кавказ (регион на этнокультурном перекрестке России со странами Южного Кавказа и Передней Азии); Южносибирский тюрко-монгольский пояс России, выступающий важным территориальным полигоном цивилизационно-культурного взаимодействия нашей страны с зарубежной Восточной Азией.
5 Постановка данной задачи предопределила структуру статьи. Вначале рассматривается культурно-цивилизационная специфика России и её отражение в структуре социокультурного пространства страны. После этого проведён сравнительный анализ историко-географических трендов развития приграничных регионов России, выступающих принципиально разными территориальными звеньями её социокультурного пространства.
6 Россия и мировой культурный процесс: историософские споры сквозь призму цивилизационной динамики. Колоссальные размеры территории, её природное разнообразие и положение на стыке разных цивилизаций предопределили особую сложность национальной истории России и мозаику её этнокультурных миров. Миграции разноязычных народов, их смешение и чересполосное расселение, колонизация новых земель стали ключевыми факторами пространственной дифференциации и регионализации страны. Способ «включения» России в мировой культурный процесс крайне противоречив; до сих пор не стихают споры об исторических судьбах нашей страны, о цивилизационных основах её развития, укладывающиеся в основном в русло четырёх потоков историософской мысли.
7 Россия — Запад. Эта точка зрения обосновывается обычно ссылками на местонахождение исторического ядра страны, христианское (прежде всего, православное) вероисповедание большинства населения, его европейский, большей частью, этнический субстрат, включённость русской культуры в общеевропейский культурный процесс ещё со времён Киевской Руси. При этом оптика западничества применительно к России — на самом деле, крайне многообразная, «разнокалиберная»: от восприятия нашей страны неотъемлемой частью Западной цивилизации до подчеркивания её глубокого своеобразия, особости, при признании первостепенной значимости связей с Западным миром для российской цивилизационной идентичности. По мнению классиков западничества, начиная ещё с блестящих трудов Т. Н. Грановского (1813–1855), К. Д. Кавелина (1818–1885), Б. Н. Чичерина (1828–1904), Россия, будучи частью Европы, выступает её цивилизационной периферией, в силу ряда неблагоприятных условий (природных и социальных) задержанной в своём развитии, в основном, по тому же историческому пути, что и Западный мир ([13; 23; 58 ] и др.).
8 Особый вопрос — оценка западничества в историософском осмыслении пути России. Когда Екатерина Вторая в своём знаменитом «Наказе Комиссии о сочинении проекта нового Уложения» (1776 г.), обращённом подданным Империи, объявила: «Россия есть Европейская держава» [24], это было не просто политической декларацией самодержицы, но и отражением культурно-исторических реалий. Раз подданные — христиане, следовательно, они европейцы (по тем временам, это как бы ссылка на доминировавший, говоря современным языком, этнокультурный субстрат); дополнительным аргументом служила ссылка на успех введённых Петром Великим «нравов и обычаев европейских». Но хотя «европейскость» России классиками отечественного западничества под сомнение не ставилась, они отмечали множество специфических историко-культурных особенностей страны, совершенно нехарактерных для типичных западных обществ1. Сквозь призму же темы, которой посвящена данная статья, особенно важно фиксировать и интерпретировать географический контекст исторической траектории «европеизации» России. Прежде всего, это сохранение на протяжении многих веков гигантских неосвоенных и слабоосвоенных пространств при малочисленности населения, просто физически неспособного освоить и цивилизовать эти пространства, о чём много писали крупнейшие самобытные российские мыслители — от П. Я Чаадаева (1794–1856) до Н. А. Бердяева (1874–1948). В этом смысле «географический фактор» выступал как бы тормозом на пути европеизации России.
1. Отметим в их ряду те, которые особенно часто упоминались в трудах ведущих российских историков и философов XIX — начала XX вв.: особый тип национальной ментальности; противостояние стихийных элементов элементам цивилизационно-организующим; роль степного начала как препятствия на пути утверждения в России права и закона; своего рода страх в большом сегменте российского общества перед буржуазным предпринимательством, отличавший нашу страну от зарубежной капиталистической Европы; отсутствие подлинной бюрократии при засилии чиновников, и др.
9 Россия — Восток. Данная концепция фиксирует давнюю «прививку» в России достижений азиатских цивилизаций, многие восточные корни русской культуры, близкую восточным обществам модель генезиса государства, а также своеобразие восточно-христианского, византийского наследия, столь отличного от западноевропейского. Нередко внимание акцентируют и на оппозиции Европы и России, якобы извечно враждебных друг другу [16]. Однако на самом деле ничуть не меньше исторических свидетельств выполнения Россией и барьерной функции на стыке Запада и Востока. Отношение России к Востоку столь же амбивалентно, как и к Западу, здесь имели место не только культурная диффузия, но и противостояние.
10 Кроме того, Восток для России — понятие гораздо более разнородное, более размытое, чем Запад (и в географическом, и в культурно-цивилизационном смысле). Само представление о цивилизации / цивилизациях Востока — во многом европоцентристская модель, западный конструкт. По сути, Восток как целое европейцами позиционируется и концептуализируется как некий «Не-Запад», без экспликации колоссальных различий между разными восточными обществами. Между тем, некоторые из них гораздо ближе Европе, нежели другим «восточным» социумам и культурам; особенно чётко прослеживается это в конфессиональном аспекте. В этом смысле, например, Мусульманский Восток цивилизационно несоизмеримо ближе Христианскому Западу, чем многим другим «восточным» мирам; три монотеистические религии, восходящие к общей авраамической (аврамистической) традиции (иудаизм, христианство, ислам) имеют не только общие корни, но некоторые важные элементы культурно-исторического единства. Гораздо меньше таковых у ислама с так называемыми дхармическими религиями, зародившимися на Индостанском субконтиненте (буддизмом, индуизмом, джайнизмом, сикхизмом). Но, главное, среднестатистического россиянина отделяет от большинства восточных обществ значительно большая социокультурная дистанция, по сравнению с западной культурой.
11 Россия — мост между Западом и Востоком. В этой трактовке она соединяет разные цивилизации. Положение России на их стыке ярко охарактеризовано словами В. О. Ключевского: «Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем и Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами» [35, с. 65]. Концепция «моста» хорошо отражает синтетический, западно-восточный характер российской цивилизации, но при этом отводит ей роль главным образом посредника в диалоге культур (да и сами размеры российского «моста» порождают скепсис). Близки концепции В. О. Ключевского и идеи В. И. Ламанского о «Среднем мире» с его русским ядром как медиаторе между «настоящей Европой» и «настоящей Азией» [37].
12 Россия — Евразия, отличная и от Европы, и от Азии, от Запада и от Востока. По мнению евразийцев (П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Г. В. Вернадского, Н. Н. Алексеева, П. П. Сувчинского и др.), Россия — это самобытный и органичный цивилизационный ландшафт, представляющий, по выражению главного теоретика движения, географа и экономиста П. Н. Савицкого (1895–1968), целостный и совершенно самостоятельный «континент — океан» [48]. С позиций культурной географии, евразийская концепция России (в её исходном, «классическом» варианте) имеет свои плюсы. В исследовании специфики российского пространства «классики» евразийства ухватили то, мимо чего в своё время прошли славянофилы и западники, — симбиотику российской культуры. Как отмечал Г. В. Вернадский (1887–1973), последняя не сводима не только к противопоставлению Запада Востоку, но и к формуле «и Запад, и Восток». Она выработала свой собственный генетический код, восприняв влияние Юга, Востока и Запада — наследие византизма, привнесённые из Азии традиции степной цивилизации, а с эпохи преобразований Петра Великого в начале XVIII в. — также и пласты европейской городской, преимущественно светской, культуры [8].
13 Однако у евразийской концепции есть и очевидные уязвимые стороны, связанные с недоучётом общечеловеческих элементов в национальных культурах классиками и особенно эпигонами евразийства. Чрезмерное акцентирование черт «уникальности» своей оборотной стороной неизбежно порождает культурный изоляционизм. В гипертрофированной форме это проявляется в воззрениях современных «неоевразийцев», представителей идейного течения, прежде всего, в российской философской мысли и политологии, сложившегося в конце XX — начале XXI вв. Неоевразийцы (в частности, А. Г. Дугин и его последователи), оставляя в стороне многие позитивные постулаты классической евразийской доктрины, поднимают на щит, в первую очередь, идею духовного размежевания России с Западом, политического и экономического (а то и вообще глобального) противостояния ему. Зачастую — противостояния в максимально агрессивной форме, в виде полного отторжения либеральной демократии, идеи правового государства и других базовых принципов и идеалов западной цивилизации. В этом смысле «неоевразийство» просто ортогонально идеям П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского и других классиков евразийства о комплементарности, взаимодополняемости Европы и России, о синхронной (не обязательно равной) значимости европейских и азиатско-азийских пластов культурного пространства нашей страны.
14 Намного органичнее с трудами евразийцев-основоположников связаны работы тех учёных второй половины XX — начала XXI вв., которые продолжали развивать «географическую» линию евразийства, — Л. Н. Гумилёва (1912–1992), С. Б. Лаврова (1928–2000), а из современных авторов — например, А. Г. Дружинина. Правда, евразийские идеи Л. Н. Гумилёва нашли преломление в основном в сфере этнологии, этнической и исторической географии; он мало внимания обращал на государственно-правовые, политические теории евразийцев, вопросы «оптимальных» форм государственного устройства и правления, занимавшие столь видное место в дискурсе «классиков» евразийства первой половины прошлого столетия. Л. Н. Гумилёв был «евразийцем» в буквальном понимании этого термина, проводником идей русско-тюркского (или шире — русско-тюрко-монгольского) культурного синтеза и симбиоза [15] и в этом отношении был в полной мере наследником великой научной традиции, заложенной П. Н. Савицким и Г. В. Вернадским.
15 В трудах А. Г. Дружинина, посвятившего евразийству несколько своих монографий [17–19], этот концепт имеет полимасштабный характер и выводит евразийский дискурс за рамки одной лишь «России — Евразии» (идеологемы, к которой склонялись основатели евразийского движения). В его работах много говорится о «турецком», «казахстанском» и иных евразийских мирах, наша страна в такой трактовке не имеет «монополии» на евразийство. В пределах Евразийского континента А. Г. Дружинин выделяет, как минимум, до семи разных концентров евразийских миров. И если «Русская Евразия» в его интерпретации так или иначе стягивается к границам Российской Федерации, то так называемая «Большая Евразия», обретая множество кросскультурных и трансграничных скреп, приближается к контурам фактически Евразии-континента [17, с. 43].
16 В понимании автора данной статьи, при всей амбивалентности исторических судеб нашей страны и её значимых, весомых евразийских этнокультурных пластов, Россия — в существенно большей степени страна «европейская», нежели «евразийская». Россия, включая и её европейское историческое ядро, и огромную по протяжённости полосу переселенческого освоения земель востока страны выходцами с запада, носителями европейской ментальности, — неотъемлемая часть общеевропейского культурного пространства. Но часть специфическая, сильно отличающаяся по многим социокультурным параметрам от Западной и Центральной Европы. Жителям России, по типу их ментальности, ценностям, культурным традициям, своему повседневному жизненному опыту, зарубежная Европа в социокультурном отношении ближе, органичнее и «понятнее», чем большинство каких-то иных цивилизационных миров. Социокультурная дистанция, разделяющая россиян (особенно этнических русских — абсолютное большинство населения страны) и жителей зарубежной Европы, других стран Западного мира, в целом, намного меньше, чем та, что разделяет их и носителей иных, неевропейских культурных традиций. Тех, которые в обыденном сознании воспринимают как «восточные» («исламскую». «китайскую», «японскую», «индуистскую» и др.), мир которых россиянам вообще менее знаком и близок, чем европейский.
17 Разумеется, этот тезис никоим образом не исключает признания высокой степени интегрированности самых разных народов России в социокультурные пространства цивилизационных миров, сильно отличающихся от европейского. Так, культура татар, башкир, многих этносов Северного Кавказа неразрывно связана с великой исламской традицией, культура калмыков, бурят, тувинцев — с буддистской. Проживающие в России корейцы и китайцы — носители органичных и самобытных культурных традиций своих стран, и т. п. Пространство России всегда было и остается полиэтничным, поликонфессиональным и мультикультурным, и эта специфическая черта — одна из главных, отличающих его от очень многих, этнически и культурно более гомогенных, стран зарубежной Европы. Конечно, степень полиэтнизма и мультикультурализма менялась здесь от эпохи к эпохе. Одна из характерных особенностей этого пространства — сочетание явно выраженной этнокультурной доминанты (русских как численно преобладающего этноса) с исключительным разнообразием его этнокультурных миров [51].
18 Сложность «устройства» российского социокультурного пространства отчётливо проявляется на макрорегиональном уровне. При этом в культурно-исторической динамике приграничных территорий России огромную роль играли и продолжают играть сочетание внутренних, эндогенных факторов с факторами внешними, индуцированными в т. ч. и межцивилизационными взаимодействиями, а также исторически менявшееся соотношение барьерных и контактных функций самих границ — политических, культурных и иных. Рассмотрим специфику российских пограничий с цивилизационно-культурной точки зрения на примере трёх больших регионов, выбранных в качестве исследовательских кейсов.
19 Западное порубежье России: цивилизационно-контактная зона Восточной Европы. Термин «порубежье» в широком смысле обозначает, в географическом нарративе, земли по обе стороны от той или иной границы ([2] и др.). Соответственно, под Западным порубежьем России часто понимаются как приграничные территории нашей страны, так и прилегающие к ней регионы сопредельных государств, к тому же зачастую с учётом разных степеней соседства таковых. В такой интерпретации Западное порубежье России может «оконтуривать» обширные территории и Центральной, и Восточной Европы. Так, например, А. Г. Дружинин подчёркивает полимасштабность этого географического феномена, вариативность его пространственных контекстов [12, с. 35–44; 18, с. 97–120]. К нему могут быть отнесены и территории, имеющие общую сухопутную границу, и выходящие ко внешним акваториям. В меридиональном направлении Западное порубежье России может трактоваться как метапространство от Баренц-региона до Причерноморья, а в широтном измерении доходить за пределами нашей страны вплоть до Сербии и Боснии и Герцеговины, не имеющих, как известно, с Россией общей границы; но возможны и допустимы и более узкие трактовки данного термина.
20 В данной статье Западное порубежье России интерпретируется с историко- и культурно-географических позиций, в более узком значении. Под ним понимается пограничье России с её западными соседями — Норвегией, Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой и Белоруссией, а также с Польшей, общая граница с которой проходит по эксклавной для современной России Калининградской области (северной части бывшей Восточной Пруссии), отошедшей к СССР после Второй мировой войны. Ещё В. О. Ключевский отмечал, что если границы России на востоке имели «открытый» характер, за ним почти не было мощных, плотно обустроенных обществ, способных сдерживать продвижение русской цивилизации, то на западе ситуация была прямо противоположной [35]. Географическое пространство между историческим центром Великороссии и её западными границами (исторически также менявшимися на протяжении нескольких веков) [20] было не пространством колонизации, как на востоке, но пространством плотного и тесного межцивилизационного взаимодействия (а одновременно и геополитического соперничества) России с зарубежной Европой. Здесь у России не было естественных (природных) рубежей барьерного типа, но шла перманентная геополитическая конкуренция — противостояние с сильными западными соседями, последовательно осуществлявшими «плотное» освоение территории.
21 В геоцивилизационном контексте Западное порубежье России — типично лимитрофное пространство. Концепт лимитрофа фиксирует континуум контактных зон, переходных состояний между «ядрами» цивилизаций ([55; 56] и др.). Границы лимитрофов трудно поддаются жёсткой экспликации; так границы Великого лимитрофа, по С. В. Хатунцеву, обосновывавшему этот концепт ещё в 1990-е гг., отличаются от наиболее известной его географической интерпретации, предложенной В. Л. Цымбурским [56] (в пределах Восточной Европы, впрочем, они различаются не радикально). Кроме того, лимитрофы устойчивы, но исторически изменчивы; изменения могут происходить как за счёт цивилизационного синтеза на лимитрофе (как это и происходило на западе России), так и за счёт прогрева «окраин» соседними цивилизациями [60].
22 Лимитрофное положение на «цивилизационном стыке» нашло очевидное отражение в специфике этнокультурных процессов на землях нынешнего Западного порубежья России, тем более что и в Средние века, и в Новое время политическая география этого региона претерпевала существенные (хотя и «разнотемповые» в разные исторически эпохи) изменения. Менявшиеся политические границы задавали очевидную «рамку» разным культурным, этническим процессам; формированию территориальных, а в более поздние эпохи «нациестроительства» — и национальных идентичностей. Как отмечал выдающийся французский историк Фернан Бродель (1902–1985), политическая граница, однажды проложенная, при продолжительном сроке своего существования приобретает черты квази-естественной: «…история тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению» [4, с. 274].
23 Так, политическая граница, разделившая ещё в эпоху Высокого средневековья шведские и новгородские (позднее московские и, далее, российско-имперские) владения в землях, населённых финноязычными племенами, проживавшими к северу от Невы, дала важный толчок самостоятельным траекториям формирования близкородственных финской и карельской народностей. Эта граница, сравнительно устойчивая, хотя и менявшая несколько раз свою конфигурацию, стала и важным цивилизационным рубежом, разделившим мир западнохристианской (католической, потом лютеранской) культуры и культуры православной, укоренённых, в т. ч. среди финнов и карелов соответственно. Менявшаяся конфигурация границ Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского (Жемайтского) стала той территориальной рамкой, в пределах которой длительное время происходил белорусский этногенез, в т. ч. и на территориях, входящих ныне в состав Российской Федерации (Смоленской области, отчасти Брянской и юга Псковской области) [38; 40; 59].
24 Российско-украинское приграничье современные географы часто также относят к Западному порубежью России (к его южному территориальному звену); в политико- и экономико-географическом дискурсе 2010-х — 2020-х гг. эта точка зрения не вызывает каких-либо возражений. Но если рассматривать данный вопрос в историко- и культурно-географическом ракурсе, то он выглядит уже не столь однозначным2. Прежде всего, историко- и этно-культурную дихотомию Украины и Великороссии на протяжении нескольких веков определяла в большей степени ось юг — север, нежели ось запад — восток. Это принципиальное отличие от геоисторической ситуации, формировавшейся на западных рубежах России. Более того, культурное и политическое противостояние Юга и Севера (в частности, например, Киева и Великого Новгорода) было первостепенно значимым ещё во времена Киевской Руси; в известном смысле, это древнейший значимый культурно-политический разлом во всём восточнославянском геоисторическом пространстве. Генезис этнических, культурных, политических границ в обширной русско-украинской контактной зоне по своему характеру сильно отличался от аналогичных процессов на собственно Западном порубежье России. Он характеризовался глубоким своеобразием, продиктованным, в т. ч. спецификой южного (лесостепного) фронтира России, особенно в XVI–XVIII вв. ([25] и др.); современное российско-украинское порубежье (северо-восток и восток Украины и прилегающие к нему лесостепные и степные области России) — неотъемлемая часть этого исторического фронтирного пространства. И здесь возникали границы иного типа, чем на Западном порубежье. В значительной степени они формировались под влиянием стихийной, народной колонизации и, соответственно, порождали особый род социума, автономного или даже фактически независимого от центральной власти; отсюда, в т. ч. и феномен казачества, как украинского, так и русского. Как писал известный историк и философ С. А. Королёв (1950–2016), все остальные границы и приграничные пространства в России выстраивались властью, но здесь, на юге — сплошь и рядом формировались «независимые социальные пространства» [34, с. 259].
2. Так, автором данной статьи российско-украинское пограничье трактуется как отдельный территориальный сегмент Российского порубежья (его можно назвать Юго-западным порубежьем России). Краткая аргументация данной точки зрения — далее по тексту.
25 В отличие от рассматриваемых ниже (преимущественно горной части) Северного Кавказа и Тюрко-монгольского пояса Южной Сибири, российские регионы Западного порубежья — часть этнокультурного мегаядра страны, в пределах которого доля этнических русских составляет не менее 4/5 от общей численности населения [53]. Из числа западных приграничных регионов — субъектов Российской Федерации несколько ниже удельный вес русского населения только в Республике Карелия (78,9 % по данным переписи 2010 г.); но и там данный показатель почти соответствует минимальному для этнокультурного мегаядра страны порогу и даже превышает долю русских в населении Российской Федерации (77,7 % в том же 2010 г.). В большинстве же западных приграничных регионов России с областным статусом удельный вес русского населения превышает 90 %, а во многих случаях — и 95 %. Показательно, что столь высокие показатели, характерные для Западного порубежья России, далеко не везде отмечаются во «внутренних», удалённых от государственных границ, регионах этнокультурного мегаядра страны.
26 Горный Северный Кавказ: этнокультурный перекрёсток и узел межцивилизационных взаимодействий. Горный Северный Кавказ, вместе с примыкающей к нему с севера частью предгорно-степной полосы, — один из самых мозаичных этнокультурных районов мира. К тому же это лишь часть мультицивилизационного Кавказского макрорегиона, включающего ещё степные районы Северного Кавказа, в составе населения которых преобладают русские (Кубань, Ставрополье), а также независимые государства Южного Кавказа (в русской традиции часто называемого Закавказьем).
27 Кавказ (как Северный, так и Южный) справедливо часто именуют этнокультурным перекрёстком и узлом межцивилизационных взаимодействий. И в древности, и в средние века, и в Новое время его неоднократно накрывали волны миграций народов разного происхождения и разного культурного круга; миграции, метисация и культурная диффузия породили уникальный, по мировым меркам, синтез культур и чересполосицу разных образов жизни. Горцы Северного Кавказа восприняли ислам именно благодаря его проникновению с юга, из ранее исламизированных регионов Азии. Именно через Кавказ на протяжении многих веков происходило культурное и политическое продвижение Османской империи с юга на север и Российской империи с севера на юг. Кавказ стал ключевым территориальным звеном, связующим Россию и русскую культуру с Передней Азией, Ближним и Средним Востоком и далее с некоторыми другими регионами Старого Света. Наконец, народы Южного Кавказа имеют продолжительный, почти двухвековой исторический опыт проживания вместе с россиянами в составе единого государства, и этот совместный опыт имеет беспрецедентно большое значение. Особо отметим широчайшее распространение на Южном Кавказе русского языка и укоренённость русской культуры; в этом отношении Грузия, Азербайджан, Армения вполне могут выступать аналогами стран (бывшего Британского) Содружества или Французского Сообщества (пришедших на смену соответствующим колониальным империям).
28 Этнографический плюрализм Горного Северного Кавказа во многом обусловлен местными физико-географическими условиями, разнообразие которых предопределяет различия образов жизни. Природные рубежи отражены в географии культуры Горного Кавказа намного отчётливее, чем в мегаядре России. Его геопространство структурировано принципиально иначе: здесь нет единого центра и периферии, нет плавных, постепенных переходов, но есть мозаика культурных миров, большей частью локально замкнутых и соперничающих [52].
29 Формально собственно приграничными регионами Северного Кавказа (имеющими выход к сухопутной государственной границе Российской Федерации) являются шесть национальных республик — Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Ингушетия, Чечня и Дагестан, а также Краснодарский край. Однако последний (более 2/3 территории которого занимают равнины, а менее 1/3 — горы и предгорья) невозможно отнести к числу преимущественно «горных» (и уж тем более «горских») регионов. По этническому составу населения Краснодарский край также радикально отличается от северокавказских республик: 86,5 % от общей численности его населения3, по данным переписи населения 2010 г., составляли русские (включая тех, кто позиционировал себя казаками). Кроме того, как известно, этот субъект федерации даже не входит в состав Северо-Кавказского федерального округа (относясь к Южному), хотя его принадлежность к Кавказу вообще и Северному Кавказу в частности, в географическом и историко-культурном отношении, не вызывает ни малейших сомнений. Вместе с тем, с республиками нынешнего Северо-Кавказского федерального округа много общего в социокультурном аспекте и по своим историческим судьбам имеет также Адыгея (отличающаяся, правда, от них до сих пор несколько пониженной долей титульного этноса в структуре населения) — ныне отдельный субъект Российской Федерации, территориальный анклав внутри Краснодарского края.
3. А от числа всех, кто указал при проведении переписи свою национальность — ещё больше (88,3 %).
30 В макрорегионе есть несколько автохтонных этнокультурных очагов —Адыгский, Вайнахский, Дагестанский. Населяющие запад Кавказа адыгские народы — это имеющие свои национальные республики кабардинцы, черкесы, адыгейцы, а также малочисленные абазины и шапсуги, происходящие от одного этнического корня и родственные абхазам. Фактически адыги — единый народ, разведённый по разным «национальным квартирам». Другой этнокультурный узел — на востоке Северного Кавказа, представленный вайнахскими и дагестанскими этносами. Вайнахи — это чеченцы и ингуши, которых ряд этнологов считает единым народом, а в Дагестане насчитывают, по разным методикам подсчёта, от 30 до 50 этносов [3; 41; 44]; из них 14 фактически официально считаются «титульными» народами. Однако субэтнических общностей со своим особым самосознанием в Дагестане намного больше; о себе как о «народах» заявляют до 100–120 разных этнических / субэтнических групп и землячеств [41].
31 Между Адыгским и Дагестано-Вайнахским этнокультурными регионами расположена населенная единственным из крупных ираноязычных народов Кавказа Северная Осетия — своеобразный христианский клин в окружении кавказских мусульман. Наконец, имеются на Северном Кавказе и тюркские этнокультурные регионы. На западе макрорегиона они представлены карачаевцами и балкарцами — фактически единым тюркским этносом с общим языком и культурой, на востоке — кумыками и ногайцами (большей своей частью — в Дагестане).
32 В России именно на Северном Кавказе в конце XX — начале XXI вв. отмечались наиболее радикальные этноструктурные сдвиги ([3; 39; 51] и др.). Сравнение данных переписей населения 1989 и 2010 гг. чётко свидетельствует о тенденции своего рода «коренизации» населения в национальных республиках Северного Кавказа. Во всех этих республиках этого макрорегиона, так же как и в примыкающей к Северному Кавказу Калмыкии (очень похожей на них по характеру современных этнокультурных процессов), отмечается неуклонное сокращение как абсолютной численности, так и доли русского и русскоязычного населения, при одновременном росте численности и удельного веса коренных, особенно так называемых «титульных» народов. С 1989 по 2010 г. доля русских в Карачаево-Черкесии упала с 42 до 31 %, в Калмыкии — с 38 до 30 %, в Кабардино-Балкарии — с 32 до 22 %, в Северной Осетии — с 30 до 21 %. В Дагестане удельный вес русского населения к 2010 г. упал до 3,6 %, в Чечне — до 1,9 %, в Ингушетии — до 0,8 % (абсолютный минимум среди субъектов Российской Федерации).
33 Перспективы социокультурного и социально-экономического развития Северного Кавказа в огромной степени будут зависеть от соотношения двух групп факторов — трендов модернизации самих местных горских сообществ (её направленности, темпов и характера) и судьбы русской культуры в этом макрорегионе. Сохранение достаточно широкого пространства действия русского языка, русской культуры и самих её носителей жизненно важно для Северного Кавказа; на протяжении уже более двух веков именно это, во многом, обеспечивало, в т. ч., социальные лифты представителям автохтонных северокавказских народов и задавало вектор экономического развития. В обозримом будущем продолжающаяся дерусификация Северного Кавказа, видимо, исторически неизбежна (по крайней мере, по демографическим причинам), но важно максимально тормозить данный процесс и уж в любом случае не допустить, чтобы он имел катастрофические последствия для местного социума и экономики4.
4. Кроме того, конечно же, невозможно игнорировать и то обстоятельство, что русская культура была и пока всё ещё остаётся референтной и основополагающей для общероссийской (гражданской, общенациональной) идентичности жителей Северного Кавказа.
34 Накопленный народами Северного Кавказа исторический опыт прежних модернизаций (имперского» и «советского» периодов) — своего рода фундамент, от которого придётся отталкиваться при определении перспектив социально-экономического развития этого макрорегиона, в т. ч. и при разработке его конкретных альтернативных и сценарных стратегий [49; 50]. Особенно значимым представляется наследие модернизации позднесоветской эпохи (1960-х — 1980-х гг.), многие сегменты которой сохранить на Северном Кавказе просто необходимо. В их ряду — достаточно высокий уровень образования среди представителей коренных этносов; весьма внушительный слой научно-гуманитарной и творческой интеллигенции (к сожалению, гораздо «тоньше» он в научно-технической сфере, и это для Северного Кавказа существенный лимитирующий фактор экономического развития на новой волне социокультурной модернизации); большая укорененность городской культуры; существенно выросшая за последние полвека мобильность местного населения — и социальная, и пространственная. Немаловажный ресурс развития — существование северокавказских диаспор в крупнейших городах России, в т. ч. в Москве и С.-Петербурге, причём плотно интегрированных в столичные социумы.
35 Южносибирский тюрко-монгольский пояс: контактная зона с зарубежной Восточной Азией. Эта очень специфичная в цивилизационно-культурном отношении часть Российского порубежья протянулась от Республики Алтай на западе через Туву (Республику Тыва) до Бурятии на востоке. Основным южным соседом России здесь является Монголия, на которую приходятся весь бурятский и весь тувинский отрезки государственной границы Российской Федерации, а также восточный сегмент её горно-алтайского отрезка. Большой юго-западный отрезок государственной границы, проходящей через Республику Алтай, отделяет от России Казахстан (до 1991 г. эта часть границы была внутренней, административной), а на крайнем юге Республика Алтай имеет несколько десятков километров государственной границы с Китаем. Три этих приграничных региона формируют компактный тюрко-монгольский пояс Южносибирского порубежья России, фактический продолжающийся к северу от них, ниже по течению Енисея, в виде четвёртого самобытного этнокультурного региона — Хакасии. Хотя последняя и не имеет прямого выхода к современной государственной границе, она может считаться составной частью этого порубежного пространства, поскольку в неменьшей степени, чем три собственно приграничных региона, была вовлечена на протяжении семи-восьми последних веков в интенсивные межцивилизационные и транскультурные взаимодействия по тем же самым географическим векторам.
36 В настоящее время тюркский этнокультурный субстрат (тувинцы, алтайцы, хакасы) представлен здесь шире, чем монгольский (буряты). Но исторически монгольское культурное влияние в этом макрорегионе имело первостепенное значение. Утвердившись ещё в эпоху Чингисхана, оно сохранялось при чингизидах Северной Юань, потом в эпохи Ойратского государства и Джунгарского ханства. Власть последнего простиралась и на тувинские, хакасские, алтайские земли; вместе с джунгарами в этот макрорегион проникает буддизм. Значительным было и китайское культурное влияние. Монголы проникли в Южную Сибирь, как, впрочем, и в другие регионы Евразии (включая и Русь), уже усвоив и освоив многие достижения китайской цивилизации. И если военно-административная система монгольских государств долго ещё выстраивалась на кочевых традициях, то в обрядах и культуре ханского двора было много китайских заимствований; весомую часть чиновничества составляли синокультурные монголы, уйгуры либо кидани [54].
37 В орбиту культурного и политического влияния России Южносибирский тюрко-монгольский пояс вошёл с начала XVII в. В наши дни важнейшими его лимитрофными узлами выступают Тува и отчасти Бурятия, меньше, чем другие древние этнокультурные центры Южной Сибири (Хакасия, Алтай, Горная Шория) «размытые» русским (и вообще российским) социокультурным влиянием. Связность двух этих республик с внешним по отношению к России миром зиждется в основном на конфессионально-культурном фундаменте. Буддистские приграничные регионы Южной Сибири всегда занимали и отчасти сохранили сравнительно обособленное положение в российском пространстве.
38 В наибольшей степени социокультурная дистанцированность от мегаядра России присуща Туве, вошедшей в состав СССР только в 1944 г. и отличающейся одновременно высокими показателями территориальной концентрации в её пределах «титульного» этноса (в республике проживает 94 % тувинцев России) и его доминированием в составе населения республики. При этом если в 1989 г. тувинцы составляли около 2/3 населения Тувы, то к 2010 г. их доля превысила уже 4/5.
39 Этнокультурная ситуация в республиках Алтай, Хакасия и Бурятия иная. Доля «титульных» народов в структуре их населения повсеместно ниже 1/3, а в Хакасии достигает лишь 12 %. При этом в Хакасии не происходит, как во многих других национальных республиках, «коренизации» этнического состава населения. В Бурятии же, переживающей в постсоветский период очевидное национально-культурное возрождение, доля коренного этноса растёт. Буряты — сравнительно консолидированная (в сравнении с другими автохтонными сибирскими народами) и давно сложившаяся в этническом отношении общность; в конце ХХ — начале XXI вв. отмечается быстрый подъём этнического самосознания бурят, особенно в Забайкалье. Вместе с тем они расселены в Сибири сравнительно дисперсно. Концентрация бурят в пределах их национальной республики существенно ниже аналогичного показателя для алтайцев и хакасов, не говоря уже о тувинцах. Значительные ареалы расселения бурят находятся в современном Забайкальском крае и Иркутской области, в состав которых в 2000-е гг. вошли потерявшие статус субъектов федерации Агинский Бурятский и Усть-Ордынский Бурятский автономные округа.
40 Заключение. Мультикультурность России находит яркое выражение в культурно-географическом разнообразии её пограничий. Порубежья любой страны — всегда её своеобразная витрина. Но ещё принципиальнее то, что приграничные регионы — это исключительно важные территориальные звенья и функционирования самого государства, и его интеграции в международные и даже глобальные процессы. В первую очередь, конечно же, в контексте тесного взаимодействия со странами-соседями. И в случае России важно подчеркнуть, что её страны-соседи отличаются исключительным (на фоне любого иного государства, пожалуй, уникальным) разнообразием — географическим, социокультурным, социально-экономичесим, цивилизационным. И данное обстоятельство открывает перед нашей мультикультурной и огромной по размерам страной большие возможности, но одновременно может порождать и немало проблем, с которыми государства, существующие и развивающиеся в более гомогенной цивилизационной среде, сталкиваются обычно в меньшей степени.
41 Западное порубежье России — важное звено внутриевропейского лимитрофа, связывающее нашу страну и другие страны Европы. Социокультурная дистанция между россиянами и европейцами, конечно же, имеется, и она значительна, различия европейского и российского культурных пространств носят, несомненно, субцивилизационный характер. Но в целом европейская культура референтна для среднестатистического россиянина, она ему несоизмеримо ближе, понятнее, «роднее», чем культуры самых разных восточных обществ (китайская, монгольская, исламская и др.). Хотя усиление геополитической и геоэкономической турбулентности в 2010-е — 2020-е гг. повлекло за собой резкое усиление барьерности западных российских границ, Западное порубежье России, в силу своего географического положения и накопленной исторической инерции, сохраняет огромный потенциал для восстановления тесного трансграничного взаимодействия со странами зарубежной Европы.
42 В отличие от Западного порубежья России, Северокавказское пограничье нашей страны — новый исторический феномен. До распада Советского Союза граница России с Грузией и Азербайджаном была политико-административной; государственной она стала в 1991 г. Горный Северный Кавказ — обширный регион на цивилизационном, этнокультурном и конфессиональном стыке — имеет и наиболее сложную, в культурно-географическом измерении, внутреннюю пространственную структуру. В постсоветский период она ещё более усложнилась как следствие быстрого «исламского ренессанса» и резких сдвигов в этническом составе населения национальных республик Северного Кавказа. Характерная особенность нынешнего этапа общественных трансформаций на Северном Кавказе — сочетание продолжающейся («догоняющей») модернизации и восстановления многих традиционных культурных институтов, сильно подорванных в советский период. Перспективы социокультурного и социально-экономического развития Северного Кавказа во многом будут зависеть от успехов / неудач модернизации и судьбы русской культуры в этом макрорегионе.
43 Самый протяжённый участок государственной границы России в пределах Тюрко-Монгольского пояса Южной Сибири приходится на границу с Республикой Монголией. Монголы и буряты — народы общего происхождения, с практически единым национальным языком, относящиеся к одному и тому же буддистскому культурному кругу, проживающие, большей частью, по разные стороны государственной границы. Однако в целом Монголия — страна, культурно более дистанцированная от России, в сравнении с бывшими союзными республиками, обретшими независимость с распадом СССР. К тому же, российско-монгольскую границу можно считать сравнительно «малоконтактной»; россияне пересекают её существенно реже, чем государственную границу нашей страны на большинстве других отрезков (за исключением границы с КНДР и — в отдельные годы — с Норвегией).
44 Ключевая проблема Северокавказского и Южносибирского порубежий России — необходимость ускоренной и эффективной социокультурной и социально-экономической модернизации этих приграничных регионов. Особенно это актуально для республик Южной Сибири, сохраняющих многие элементы архаичных укладов: все они относятся, согласно получившей широкую известность в социально-экономической географии стадиальной типологии российских регионов Н. В. Зубаревич [22], к так называемой «Четвёртой России»; их отличают нахождение на ранней стадии модернизационного перехода, поздний старт урбанизации, незавершённость демографического перехода, сохранение многих элементов патриархально-клановой структуры общества. Немногим лучше ситуация на Северном Кавказе, но там всё же представлены и более «продвинутые» из числа национальных республик (Северная Осетия с более высоким уровнем урбанизированности, отчасти Адыгея).
45

Симбиотический характер российского социокультурного пространства предполагают единственно возможную эффективную стратегию внешнего позиционирования России в мировом геоцивилизационном процессе — многовекторность. При этом сама региональная структура социокультурного пространства страны весьма органична высокому потенциалу такой многовекторности, а типологическое многообразие российских приграничий создаёт благоприятные предпосылки для успешного взаимодействия нашей страны с разными культурными мирами по разным векторам продвижения.

Библиография

1. Алимпиева А. В. Социальная идентичность калининградцев в социальном и геополитическом контексте // Псковский регионологический журнал. 2009. № 7. С. 36–40.

2. Бабурин В. Л., Даньшин А. И., Елховская Л. И. География российского порубежья: мы и наши соседи. М.: Просвещение, 2006. 303 с.

3. Белозеров В. С. Этническая карта Северного Кавказа. М.: ОГИ, 2005. 304 с.

4. Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 1. Пространство и история. Пер. с фр. М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1994. 405 с.

5. Вардомский Л. Б. Российское порубежье в условиях глобализации. М.: КД «Либроком», 2008. 216 с.

6. Вардомский Л. Б. Пояс соседства России. Развитие и взаимодействие в условиях глобального кризиса // Россия и современный мир. 2010. № 4 (69). С. 124–143.

7. Вендина О. И., Зиновьев А. С. Пограничность и периферийность: к вопросу о контексте формирования калининградской идентичности // Мир России: социология, этнология. 2022. Т. 31. № 2. С. 118–143.

8. Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Прага: Евразийское книгоиздательство, 1927. Ч. I. 264 с.

9. Герасименко Т. И. Проблемы этнокультурного развития трансграничных регионов. СПб.: СПбГУ, 2005. 235 с.

10. Герасименко Т. И., Филимонова И. Ю. Оренбургско-казахстанское порубежье: историко-этнографический и этногеографический аспекты. Оренбург: Изд. Оренбургского государственного университета, 2011. 212 с.

11. Голунов С. В. Российско-казахстанская граница: проблема безопасности и международного сотрудничества. Волгоград: Изд-во Волгоградского государственного университета, 2005. 422 с.

12. Горизонты исследований Российского пограничья / Региональные исследования. Спецвыпуск журнала. 2018. № 3. 140 с.

13. Грановский Т. Н. О современном состоянии и значении всеобщей истории. М.: Университетская типография, 1852. 77 с.

14. Гриценко А. А., Крылов М. П. Этнокультурный градиент: региональная идентичность и историческая память в соседних регионах России и Украины // Культурная и гуманитарная география. 2012. Т. 1. № 2. С. 126–140.

15. Гумилёв Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Мысль, 1992. 781 с.

16. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. 574 с.

17. Дружинин А. Г. Россия в многополюсной Евразии (взгляд географа-обществоведа). Ростов-на-Дону: Изд-во Южного федерального университета, 2016. 228 с.

18. Дружинин А. Г. Евразийские приоритеты России (взгляд географа-обществоведа). Ростов-на-Дону — Таганрог: Изд-во Южного федерального университета, 2020. 268 с.

19. Дружинин А. Г. Идеи классического евразийства и современность: общественно-географический анализ. Ростов-на-Дону — Таганрог: Изд-во Южного федерального университета, 2021. 270 с.

20. Западные окраины Российской империи. Монография / Науч. ред. М. Добилов, А. Миллер. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 607 с.

21. Зотова М. В., Себенцов А. Б., Головина Е. Д. Закарпатская и Калининградская области: контрасты и сотрудничество в восточном приграничье Европейского Союза // Известия РАН. Сер. геогр. 2015. № 3. С. 145–157.

22. Зубаревич Н. В. Четыре России и новая политическая реальность. [Электронный ресурс]: URL: https://polit.ru/article/2016/01/17/four_russians/.

23. Кавелин К. Д. Мысли и заметки о русской истории. Избранные сочинения. М.: Юрайт, 2019. 240 с.

24. Кантор В. К. «…Есть европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М.: РОССПЭН, 1997. 479 с.

25. Каппелер А. Южный и восточный фронтир России в XVI-XVIII веках // Ab Imperio. 2003. № 1. С. 47–64.

26. Катровский А. П. Смоленское приграничье: от депрессии и стагнации к устойчивому развитию? // Региональные исследования. 2010. № 4. С. 70–75.

27. Катровский А. П. Тенденции и проблемы развития приграничных с Белоруссией регионов России // Известия Смоленского государственного университета. 2015. № 2. Вып. 1. С. 148–158.

28. Колосов В. А. Фантомные границы как феномен в политической географии // Вестник Московского университета. Сер. 5. География. 2017. № 5. С. 3-11.

29. Колосов В. А., Бородулина Н. А. Российско-эстонская граница: барьеры восприятия и приграничное сотрудничество // Псковский регионологический журнал. 2006. № 1. С. 145–157.

30. Колосов В. А., Галкина Т. А., Туровский Р. Ф., Клесова С. А. Социально-экономические проблемы нового российского пограничья // Известия РАН. Сер. геогр. 1997. № 3. С. 63–72.

31. Колосов В. А., Зотова М. В., Попов Ф. А., Гриценко А. А., Себенцов А. Б. Постсоветское пограничье России между Востоком и Западом (анализ политического дискурса). Часть I. Глядя на Запад // Полис. Политические исследования. 2018. № 3. С. 42–59.

32. Колосов В. А., Зотова М. В., Попов Ф. А., Гриценко А. А., Себенцов А. Б. Постсоветское пограничье России между Востоком и Западом (анализ политического дискурса). Часть II. Глядя на Восток // Полис. Политические исследования. 2018. № 5. С. 57–69.

33. Колосов В. А., Туровский Р. Ф. Типология новых российских границ // Известия РАН. Сер. геогр. 1999. № 5. С. 30–47.

34. Королёв С. А. Края пространства. Российская граница: генезис и типология // Отечественные записки. 2002. № 6. С. 258–270.

35. Ключевский В. О. Курс русской истории: в 5 т. Т. I. Лекция III. М.: Мысль, 1987. С. 63–77.

36. Крылов М. П., Гриценко А. А. Региональная и этнокультурная идентичность в российско-украинском и российско-белорусском порубежье: историческая память и культурные трансформации // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 2. С. 28–42.

37. Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. СПб.: Типо-хромо-лит. А. Траншель, 1892. 132 с.

38. Манаков А. Г. Российско-белорусское порубежье: историко-географическая детерминация // Псковский регионологический журнал. 2013. № 16 . С. 169–176.

39. Манаков А. Г. Этнокультурное пространство России: структура и геодинамика с XVIII века. Псков: Псковский государственный университет, 2018. 208 с.

40. Манаков А. Г., Евдокимов С. И., Григорьева И. В. Западное порубежье России: географические аспекты становления и развития Псковского региона. Псков: Изд-во АНО «Логос», 2010. 216 с.

41. Набиева У. Н. Культурная география Дагестана. М.: Институт Наследия, 2002. 210 с.

42. Попкова Л. И. География населения российско-украинского приграничья. Смоленск: Универсум, 2005. 304 с.

43. Приграничные и трансграничные территории Азиатской России и сопредельных стран / Отв. ред. П. Я. Бакланов, А. К. Тулохонов. Новосибирск: СО РАН, 2010. 610 с.

44. Российский Кавказ / Под ред. В. А. Тишкова. М.: ФГНУ «Росинформагротех», 2007. 384 с.

45. Российско-белорусское приграничье: двадцать лет перемен / Под ред. А. П. Катровского и Ю. П. Ковалёва. Смоленск: Универсум. 2012. 288 с.

46. Российское пограничье: вызовы соседства / Под ред. В. А. Колосова. М.: ИП Матушкина И. И., 2018. 562 с.

47. Российско-украинское пограничье: двадцать лет разделенного единства / Отв. ред. В. А. Колосов и О. И. Вендина. М.: Новый хронограф, 2011. 352 с.

48. Савицкий П. Н. Континент-океан (Россия и мировой рынок) // Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев: в 2 кн. Кн. 1. София, 1921. С. 110–141.

49. Стародубровская И., Казенин К., Ситкевич Д. Северный Кавказ: выбор стратегических ориентиров // Экономическая политика. 2021. Т. 16. № 3. С. 112–137.

50. Стародубровская И. В., Ситкевич Д. А. Стратегия развития Северного Кавказа: основные вызовы // Экономическая политика. 2022. Т. 17. № 3. С. 74–97.

51. Стрелецкий В. Н. Россия в этнокультурном измерении: факторы регионализации и пространственные структуры // Региональное развитие и региональная политика России в переходный период / Российская Академия наук. Институт географии / Под общ. ред. С. С. Артоболевского, О. Б. Глезер. М.: Изд-во МГТУ, 2011. С. 146–176.

52. Стрелецкий В. Н. Этнокультурный плюрализм Северного Кавказа в контексте «вызовов» и трендов модернизации традиционного общества (социо- и культурно-географические аспекты) // Поляризация российского пространства: экономико-, социально- и культурно-географические аспекты. Сб. науч. статей. М.: ИП Матушкина И. И., 2018. С. 87–101.

53. Стрелецкий В. Н. Географические оси и главные векторы трансформации социокультурного пространства России в начале XXI века // Тенденции пространственного развития современной России и приоритеты его регулирования / Отв. ред. А. Г. Дружинин, Д. А. Дирин. Тюмень: ТюмГУ-Press, 2022. С. 77–84.

54. Флиер А. Я. Об исторической типологии российской цивилизации // Цивилизации и культуры. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отношения. М.: Ин-т востоковедения РАН, 1994. С. 94–115.

55. Хатунцев С. В. Лимитрофы — межцивилизационные пространства Старого и Нового света // Полис. Политические исследования. 2011. № 2. С. 86–98.

56. Цымбурский В. Л. Россия — Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М.: Эдиториал УРСС, 2000. 144 с.

57. Чижикова Л. Н. Русско-украинское пограничье: история и судьбы традиционно-бытовой культуры. М.: Наука, 1988. 251 с.

58. Чичерин Б. Н. Россия накануне XX столетия. Берлин: Издание Гуго Штейниц, 1900. 180 с.

59. Ширяев Е. Е. Беларусь: Русь Белая, Русь Черная и Литва в картах. Минск: Навука и тэхнiка, 1991. 119 с.

60. Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999. 222 с.

61. Kolosov V., Sebentsov A. Russian Borderlands: Contemporary Problems and Challenges // Regional Science Policy and Practice. 2020. Vol. 12. No. 4. P. 671–687.

62. Morachevskaya K., Karpenko M., Sebentsov A. Border divergence and convergence in the context of integration: A case study of the Russian-Belarusian and the Russian-Kazakhstan borderlands // Hungarian Geographical Bulletin. 2022. Vol. 71. No. 1. P. 39–53.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести